Первый (досоциальный) – это уровень несоциализированного (т. е. не обретшего своего места в обществе) человека. В общем-то ребенка, хотя иногда и очень большого. Так, к сожалению, ни сжигающих машины жителей парижских пригородов, ни наших болельщиков (неважно, какой команды), переворачивающих оные в центре Москвы (или без всякой на то причины дерущихся с почитателями конкурирующей команды) никак нельзя признать ни социализированными субъектами, ни даже просто взрослыми.
При этом люди, живущие на досоциальном уровне, не соблюдают общественных норм: общепринятых «что такое хорошо и что такое плохо», как будто еще не подписали соответствующих соглашений – конвенций (точнее, не приняли на себя обязательств их соблюдать), отчего и живут доконвенциально.
Плоховато у них и с речевой сферой и словарным запасом. В первой в основном преобладает ненормативная лексика, а во втором мы сталкиваемся с феноменом Эллочки-Людоедки из бессмертных «12 стульев» Ильфа и Петрова, когда ну очень ограниченного запаса уже нормативных слов вполне хватает для общения, в коем куда большую роль играют жесты и передающие эмоцию междометия (т. е. уровень этот еще и довербальный).
На втором уровне – социальном – свершившаяся социализация надолго вводит человека в систему общественных отношений, в которой он выполняет различные социальные роли (это то, что он делает, – например, выступает Мужем, Инженером или Начальником), реализуя себя в амплуа (это то, как он это делает, – например, хорошо или плохо, весело или грустно, удачно или нет). При этом делает он это, довольно строго придерживаясь общественно одобряемых образцов и неукоснительно соблюдая общественные соглашения (конвенциальность). Участвуя в самых различных системах общественных отношений, человек научается довольно ловко болтать, обретая и реализуя свою вербальность.
И либо так и живет, до самой своей смерти, либо, смутно осознавая, что есть в этой жизни нечто большее, переходит на следующий, постсоциальный уровень собственной жизни. На этом – ну очень интересном – уровне человек внезапно осознает жуткую и давящую все и вся условность общественных соглашений (постконвенциальность). Прекращает «вербалиться» в многочисленных, но, как внезапно оказалось, совершенно ненужных ему «тусовках» (поствербальность). Начинает истово, а порой и судорожно искать себя. Свой индивидуальный смысл. Собственный ответ на вопрос: «Зачем все это?» Еще не отринув окончательно эту, уже изрядно поднадоевшую социальную действительность (в лучшем случае давшую ему то, что хотелось, но вовсе не то, что действительно было надо), но уже не считая ее единственной и самой важной ипостасью своего бытия, начинает искать ответы на Вечные (они же проклятые) Вопросы: «Кто я? Что я? И зачем я?» И зачастую просто уходит из общества, отказываясь бегать в стае и выть по команде вожака. В своеобразную эмиграцию: когда внутреннюю («я останусь с вами, но буду вне вас»), а иногда и внешнюю («я уйду от вас и так буду вне вас»).