Озадаченное молчание в ответ. Какой смысл задумываться о расстройстве желудка, который, может быть, нечем будет наполнить?
– Я спрашиваю, вы подчинитесь мне, если я окажусь прав?
Все еще не до конца понимая, чего от них так настойчиво добиваются, ремесленники и торговцы, водоносы и писцы, сытые по горло сидением в пыльном, душном амбаре, сказали, что да, подчинятся. Скорей бы на воздух, в чайхану, к ароматной баранине и свежезаваренному райскому напитку! Пусть этот таинственный и бесноватый ученик богословов считает, что они приняли его условия, что бы эти условия ни значили.
Абу Бекр тоже понял, что разговор окончен, и крикнул охранникам, стоявшим с обнаженными саблями у выхода из амбара:
– Пусть идут!
Порыв свежего ночного ветра влетел в растворенные ворота и поднял целый смерч легкой хлопковой пыли. Так получилось, что больше всего от этого порыва досталось Маулана Задэ. И глаза и рот его оказались забитыми летучей гадостью. Если бы в амбаре было светло, можно было подумать, что Маулана Задэ плачет, так слезились его глаза. Если только вообще его можно представить плачущим.
Иногда война приходит с севера,
Иногда война приходит с юга,
Иногда война приходит с запада,
Иногда война приходит с востока.
И всегда война приходит с неба!
Кабул-Шах, «Дервиш и его тень»
Весь Мавераннахр пришел в волнение и движение, когда по нему разнеслась весть о вторжении чагатайского войска. Одни правители до смерти перепугались, другие возликовали. Третьи затаились, не вполне представляя, чего можно ожидать от этого события. Испугались мелики[39] Шаша[40], Ходжента, Отрара, Тавриза – уже три года они не посылали положенной дани хану Страны Чет. Три года назад им показалось, что время его правления в Междуречье прошло окончательно. Более того, с присылаемыми к ним даругами и баскаками[41] медики вели себя высокомерно и даже оскорбительно. Ильяс-Ходжа три года копил обиду и силы и теперь пришел, чтобы восстановить справедливость. А что такое справедливость по-чагатайски, никому в Мавераннахре объяснять было не надо.
Тряхнув мошной, бросились заносчивые правители перевешивать трухлявые ворота своих хиндуванов[42] и переобувать своих стражников. Те лишь внутренне усмехались, ибо ни босые, ни обутые не собирались стоять насмерть на пути непобедимой чагатайской конницы.
Не радостнее было и в Термезе, во дворце наследственных сеидов[43], носящих титул худован-задэ. От прямых выплат дани наследникам Чингисхана они были освобождены, так что денежно перед Ильяс-Ходжой не провинились, но при этом все равно считались его заклятыми врагами.