Правые. Национал-пессимизм емелина
Этой идеологии в постсоветском обществе гораздо меньше повезло с поэтами. Времена есениных, клюевых и рубцовых давно миновали и в 1990-ых правым всех оттенков пришлось довольствоваться весьма плоскими, без второго дна и долгой жизни, стихами про молодых волкодавов с закатанными рукавами черных рубашек. Отдельный случай перехода из либерального лагеря эксцентричной поэтессы Витухновской (её крестным отцом в литературе был либеральный поэт Кедров) и флирта с фашистско-декадентской эстетикой воспринимался критикой и публикой как забавный салонный курьез и постмодернистская игра с «запрещенным». Неосимволистские стихи Евгения Головина оставались слишком барочными и герметичными для всех не посвященных в узкий круг «оккультного подполья». Ещё у правых в качестве поэзии на безрыбье котировалось тогда нечто мистериально-шамански-ритуальное, не постигаемое умом и образовывавшее собственный салон для рунологов и ариософов.
Настоящим правым прорывом в народ и на эстраду стало открытие десять лет назад Всеволода Емелина. Ему удалось оперативно создать свой узнаваемый поэтический мир, в котором вечно страдает простонародный русский «посад», действуют симпатичные скинхеды, суровые мужики в ватниках и тельниках и не симпатичное «начальство» всех сортов. При этом Емелин никогда не забывал про второй план – почти в каждом его четверостишии спрятана литературная отсылка для более узкого круга читателей. Начитанность Емелина ни у кого сомнений не вызывает. Доходчивость и народный юмор остаются тем, кто не считывает замаскированных цитат.
Сквозной лирический герой Емелина использует алкоголь как средство примирения с действительностью, ностальгирует об имперском величии государства, не забывая при этом и о жутковатой, травматической стороне любой империи. Чувствует себя вне игры на гламурном празднике жизни, имеет смутные претензии к евреям, и вполне конкретные опасения по отношению к кавказцам, а так же крайне непримиримо настроен к «ментам». Для меня ключом к политической оптике Емелина стали стихи про «библиотеку советской фантастики» о том, как школьник мечтал: «Выучусь на прогрессора… / служить буду Доном Руматой» и о том, как ничего этого не сбылось. Парадокс здесь в том, что нынешняя реальность имеет намного больше общего с реальностью, окружавшей Дона Румату из романа Стругацких, чем во времена написания и успеха этого романа. Конечно, нет поддержки с «другой» и более «правильной» планеты, но и Дон Румата её не особенно чувствовал. Т.е. именно сейчас, если хочется, можно сколько угодно быть и мудрым наблюдателем и тайным реформистом и открытым борцом. Но лирическое «я» в стихах Емелина пассивно, склонно к роптаниям и ждёт поддержки извне. Этот глубоко укорененный в психологии патернализм и делает его (кроме очевидного таланта автора) столь «электоральным» т.е. понятным и близким самым разным людям. Если за твоей спиной нет невидимых крыльев «присланности», то жизнь становится бессмысленной и растоптанной космополитичными «икеевскими табуретками». Показательно, что Дон Румата в понимании Емелина именно «служит», а не «работает» или «исследует». Емелинский «герой» политически фрустрирован тем, что той империи, в которой он увидел бы смысл и которая увидела бы смысл в нём, не предвидится, и, не смотря на всю его культурную самоиронию, ему являются мечты о военном, в пользу народа, перевороте «в рабочих районах, где нету работы». Его лирический герой, по всей видимости, мало отличим от самого автора, ведь и за пределами своих стихов Емелин вписывается за «манежников», поддерживает Жириновского, и охотно дружит с газетой «Завтра».