– Что это у вас, Хефтен?
– Бутерброды и кофе. Взял в столовой. Вы ведь все равно не спуститесь туда.
– Не до этого сейчас.
– Так и понял, господин полковник.
Обер-лейтенант поставил на стол небольшой, источающий горьковато-ароматный пар, кувшинчик, похожий на пивную кружку со слегка суженным горлышком, и сверток с четырьмя бутербродами.
Штауффенберг немного помялся, вздохнул…
– Тогда садитесь, вместе…
– Я уже, – упреждающе поднял руки адъютант. – Перекусите, я подежурю у телефона.
– Теперь поспокойнее. Кажется, немного унялись.
– Тогда наведаюсь вниз, к связистам. Опасность исходит не столько от гестапо, сколько от них.
– Преувеличиваете, фон Хефтен. Возможно, они там и не в восторге от того, что заго… наш путч, – затруднялся с поиском соответствующего слова Штауффенберг, – развивается слишком медлительно. Однако не думаю, чтобы они решились на какие-то агрессивные действия.
– Дай-то бог, господин полковник. Только, появляясь там, я каждый раз расстегиваю кобуру.
– А зачем вы там появляетесь?
– Сопровождаю полковника графа фон Шверина. Ему приходится доставлять туда приказы генерала Ольбрихта и вообще быть в роли офицера связи.
Штауффенберг осторожно берет тремя уцелевшими пальцами бутерброд, откусывает его, кладет на стол, потом теми же тремя пальцами поднимает небольшую чашечку с кофе. При этом он вопросительно смотрит на своего адъютанта:
– Ну, Шверин – понятно. Вы-то при чем?
Фон Хефтен старается не наблюдать за его манипуляциями. Ему всегда казалось, что полковник слишком стесняется своего увечья и болезненно воспринимает любое созерцание его, будучи уверенным, что всякий посторонний взгляд таит в себе нечто сочувственно-брезгливое.
– С некоторых пор граф попросту побаивается появляться там в одиночку. Ворваться в кабинет генерала Ольбрихта они, возможно, и не решатся… Во всяком случае до тех пор, пока здание не оцепят гестаповцы. Но могут попытаться арестовать кого-то из полковников. Фон Шверина или фон Квиринхейма, например.
– Зачем им это? – застывает у рта чашка с кофе.
– Чтобы удерживать в качестве заложника чести, как доказательство своей лояльности. Арестовать, забаррикадироваться…
Штауффенберг так и не прикасается губами к чашке, в забывчивости ставит ее на стол и вновь берется за бутерброд.
– Вы серьезно считаете, что они могут пойти на такой шаг?
– Предметом их постоянных шуточек служит наша с вами мягкотелость. Когда они узнали, что начальнику танкового училища полковнику Глеземеру совершенно не стоило труда уговорить охранявшего, то ли обер-лейтенанта, то ли капитана, отпустить его под честное слово, они крутили пальцами у висков и ржали, как лошади, завидевшие мешки с овсом. Теперь они с минуты на минуту ждут, когда полковник нанесет повторный визит, но уже сидя в танке.