Постепенно волнения охватили всю Польшу. Шляхта воспользовалась своим старым конституционным правом создавать конфедерации – вооруженные отряды для борьбы за справедливость. «Если Бог за нас, то кто против нас?» – этот лозунг был у всех на устах. Одни конфедераты выступали за Станислава, другие против. Уже в те времена подобное состояние дел называлось революцией. Все вооружены, у всех на устах справедливый лозунг, и все готовы убивать друг друга во имя высшей справедливости.
Лиза Сурмилова жила по-прежнему в гостинице на главной улице, то есть в центре всей этой кровавой неразберихи. Каждый день она твердила: завтра мы уедем, дальше здесь оставаться опасно. Но обезумевшая от страха Павла канючила свое: мы должны дождаться Карпа Ильича, он не может не приехать, я ему обещала, и мы дождемся его в Варшаве, чего бы нам это ни стоило. И Лиза уступала. В конце концов, ведь русские солдаты займут Варшаву, не турецкие и не шведские. А раз свои – то и бояться нечего.
Сурмилов все еще сидел в Париже, но для спасения дочери уже принял свои меры. Из Парижа в Россию отправился гвардейский офицер, по дороге он должен был заехать по делам в Варшаву. С этим офицером – милейшим человеком! – Карп Ильич и передал письмо дочери. В письме сообщалось, что Лизонька должна ввериться оному гвардейцу, который отвезет ее вместе с Павлой на родину и сдаст на руки престарелой тетке, уведомленной депешей о приезде племянницы.
Однако фортуна повернула дело по-своему: гвардеец, имеющий дело до Левенвольде, вздумал искать его не в цесарском посольстве, где тот укрылся, а в саксонском. Он угодил в посольство в тот самый вечер, когда его осаждала разъяренная толпа, в числе первых он бросился на защиту саксонцев и пал от удара в висок камнем, пущенным рукой какого-то бродяги.
2
21 сентября Рижский корпус русской армии вышел на берег Вислы и установил против Варшавы батарею из пяти пушек. Тут же между поляками и русскими завязалась перестрелка.
Трудно было выбрать более неудачное время для отъезда, но Лизонька считала, что она находится в крайности. Тогда никто толком не знал, займут ли русские город или так и останутся на зиму за Вислой, топором, занесенным над польской демократией. Деньги таяли с неимоверной быстротой, и даже Павла со своей феноменальной скупостью не могла остановить их исчезновения. Но потом настал момент, когда и на деньги ничего нельзя было купить. В гостинице, доселе сытой, благополучной и доброжелательной – только плати, вдруг разом поняли, что жильцы со второго этажа – русские, и сразу стена встала между хозяином и постояльцами. Мало того что отказывались кормить прилично, так еще грозились выселить. Словом, оставаться в гневливой, негодующей и стреляющей Варшаве было совсем невозможно.