Когда он попытался, после прихода миссис Треверс, возобновить свои переговоры с Беларабом, он увидел, что не в силах говорить. Ему хватило самообладания только настолько, чтобы положить пристойный конец свиданию. Он указал на поздний час, — самый неосновательный довод для народа, не дорожащего временем и ведущего свою жизнь, не справляясь с часами. Лингард даже вряд ли сознавал, что он говорит и делает. Когда он вышел, все онемели от изумления: так велика была происшедшая в нем перемена. Долгое время в большом приемном зале Белараба царило подозрительное молчание, пока вождь жестом и двумя-тремя словами не подал всем знак удалиться.
Подперев подбородок рукой, в позе Сивиллы, читающей будущее в пламени гаснущих углей, миссис Треверс слышала, как приближаются к ней эти шаги, рождавшие в ее душе тревогу, раскаяние и надежду. Шаги остановились около нее.
— Где вы были все это время? — спросила она, не оглядываясь.
— Не знаю, — отвечал Лингард. Он говорил сущую правду: он не знал. С тех пор как он выпустил эту женщину из своих объятий, все мысли в его голове спутались и перемешались. События, дела, предметы — все это куда-то ускользнуло, стало ненужным и безразличным. Оскорбленный и изумленный Белараб, д'Алькасер с его участливым и дружеским голосом, спящие и бодрствующие, взбудораженный поселок и грозящий опасностями берег как бы провалились в пропасть презрительного безразличия. Может быть, они и существовали. Может быть, они ждали его решения. Ну, что же, пусть ждут; пусть все ждет до завтра или до конца времен, который может наступить хоть сейчас. Но, во всяком случае, до завтра.
— Я знаю только одно, — продолжал он с такой выразительностью, что миссис Треверс подняла голову, — я знаю, что куда бы я ни пошел, я возьму вас с собой, — прижав к груди.
Тонкий слух миссис Треверс уловил в этих словах сдержанный восторг, страсть и смутный страх. Связанное с ними физическое воспоминание было так свежо в ее памяти, дышало такой внутренней правдой, что она невольно прошептала, точно во сне:
— Вы, должно быть, собирались задушить меня?
— Я не мог бы этого сделать, — отвечал он тем же тоном. — Вы слишком сильны. И разве я был груб? Я не хотел быть грубым. Мне часто говорили, что я не знаю своей собственной силы. Вы, по-видимому, не могли пробраться в это отверстие, и потому я схватил вас за плечи и вытащил совсем легко. Тогда мне вдруг пришло в голову: «Теперь я должен удостовериться!»
Он остановился, точно у него перехватило дыхание.
Миссис Треверс не смела шевельнуться. Все еще сохраняя позу человека, ищущего скрытую истину, она пробормотала: