На четвертый день он вернулся домой со сходки, с собрания возбужденный, на что-то решившийся, почти повеселевший. Он обошел свой двор, оглядел скот, полазил по амбарам, сходил на гумно. Ничего не говоря жене, встревоженно и изумленно следившей за ним, он пригляделся ко всему хозяйству, словно оценивал его. А вечером, после паужна, стал крошить на столешнице самосалку. И, сосредоточившись на этой привычной и легкой работе, сказал вдруг Марье:
— Доведется тебе, Марья, похозяйствовать без меня. С ребятами...
— С чего же это? — чуя неладное, встрепенулась жена.
— Уйду я... Пущай не на моих глазах, пущай без меня раззоряют добро!
— А мы как, Егорыч?
— Вы? Коли не оставят в покое, ступайте как все... Продоржитесь[1]...
Власова жена опустилась на лавку и потянула уголок фартука к мокрым глазам.
— Ну, брось слезы! — остановил ее Влас. — Брось!
— Куды ж ты, Егорыч? Куды ты пойдешь? Опять мытариться? Опять горюшка хлебать?!.. Егорыч, не ходил бы!
— Оставь! Молчи!..
В эту ночь Влас долго ворочался без сна. Долго вздыхала женщина. Часто принималась плакать. Все силилась понять мужа и не могла.
Покидая деревню, Влас остановился на опушке леса и поглядел, стараясь охватить взглядом побольше и попрочнее, вдаль. Он посмотрел на обнаженные, мертвые еще поля, на покачивающиеся под ветром деревья. Он поглядел на низко, робко и воровски стелющийся над полями дым и вспомнил слова попа, повторенные Устиньей Гавриловной:
«Каиново семя!»
И он с едкой усмешкой, со злобным удовлетворением подумал:
— Дым-то, как каинова жертва!.. Неугодная!..
Неся с собою злобу на деревню, на новые порядки, злобу за разрушенное хозяйство, за отнятую землю, за все страшное и плохое, что по его убеждению, несет колхоз, Влас взобрался на пригорок и, не оглядываясь, перевалил через него. И деревня, еще вчера родная деревня, скрылась для него. Надолго. Может быть, навсегда...
1.
Счетовод листал большую конторскую книгу и, рывком перебрасывая страницы, бурчал:
— Мне одному не управиться! Мне помощники необходимы, работники! Тут писанины на хороший департамент, а я управляйся один!
— Не один, однако! — усмехнулся завхоз. — Вот у тебя в помощниках Баландина. Загружай ее попуще!
— Толков мало!
Баландина, Феклуша, отодвинула от себя личные карточки коммунаров и вытянула шею:
— С какой стати про меня такой разговор?
— С такой самой! Непонимающая ты. Плохо маракуешь!
— А вы меня учите! — вспыхнула Феклуша. — Учите, говорю! На то и поставлены!
Счетовод захватил кривыми, прокуренными пальцами толстые губы, чмокнул и наклонил голову набок: