Утром – и тоже за полчаса – все они собрались и были готовы в дорогу. Кошкодур должен был признать, что такой навык устыдил бы даже меекханскую армию.
А Анд’эверс все равно выглядел недовольным.
Мимо них прошел отряд колесниц, возвращающихся – судя по состоянию, в каком находились кони, – из далекой разведки. Возницы приветствовали их, поднимая руки, кто-то свистнул. Он отмахнулся, показывая один из оскорбительных жестов, которым научился в последнее время. Ответили ему свист и хохот. Щенки. У них за спиной одна битва и несколько стычек, но они все еще банда детишек, играющих в войну.
После ночного приключения на юге, где Кошкодур и остальные из чаардана помогли избежать резни, сделались они в лагере чем-то вроде почетных гостей или талисманов. Каждый фургон стоял перед ними открытым, мужчины приветствовали их как ровню себе, а молодые женщины улыбались призывно и показывали, где будут ночевать. Нияр, Ландех, Йанне, да и – прости его копыта Лааль – сам он приняли не одно приглашение. Отчего бы и нет? Что делали Лея и Верия – он не знал, но и девушки не выглядели недовольными. «И отчего же, – повторял он сам себе, – отчего бы, проклятущее проклятие, и нет? Мы ведь едем этими проклятыми холмами на проклятую битву. У нас три тысячи колесниц, тысяча боевых фургонов и тридцать тысяч людей, а против нас стоят… Кроме сил Ких Дару Кредо, который наверняка собрал уже своих мясников, наверняка будут там сахрендеи».
Прошлым вечером верданно схлестнулись с несколькими разъездами, в которых бились бородатые варвары с лицами, раскрашенными белыми полосами. Якобы те начали так краситься перед битвой только в последние годы, но на востоке никто не сомневался, кто они такие. Белые Волки, элита сахрендеев. Весть об этом уже разошлась, и во всем лагере чувствовалось отвратительное напряжение.
Кошкодур понятия не имел, в чем тут дело, просто при упоминании о племенах Аманева Красного в глазах верданно появлялся странный блеск. Был он на войне и повидал всякого, в том числе и подобные взгляды – у людей, для которых не осталось никакого дела ни до чего, кроме мести и чужой смерти. Кошкодур знал и то, что хорошо бы иметь в отряде несколько таких отчаянных парней, которые без раздумий бросятся в самую безумную атаку или с радостью останутся на проигрышной позиции, только бы еще раз увидать кровь врага на собственном клинке. Но целая армия с такими глазами – это обещание не битвы, а резни. Не будет захвата пленников или договоров, не будет и шанса на мир или перемирие. Не то чтобы он на нечто подобное рассчитывал, но как командовать, когда твои люди желают лишь чувствовать вкус чужой крови во рту? Узнав, что Волки близко, несколько отрядов колесниц, невзирая на приказы, вырвались вперед и больше не вернулись. Никто не сомневался, какова была их судьба, но не это оставалось самой большой из проблем. Если уже сейчас у верданно не все в порядке с дисциплиной, то что будет позже? Когда они встретят шеренги ненавистных врагов, которые станут верещать и провоцировать, – сумеют ли удержаться тогда? Когда увидят, как враг разворачивается и бежит, даже если каждый сохранивший холодный разум будет понимать, что это – ловушка, послушаются ли они приказов и останутся ли на месте? Ненависть и презрение к врагу хороши в песнях и эпосах, но на поле битвы это обоюдоострое оружие. Войны надлежит вести так, как научили тому всех своих соседей меекханцы: холодно и расчетливо, просчитывая каждый шаг и не позволяя, чтобы результатом битвы управляло боевое неистовство. А позже пусть уж поэты пишут себе что захотят. Теперь же то, что пылало в глазах Фургонщиков, обещало проблемы. И проблемы будут у того, кто ими командует.