И Знаев оглянулся на Геру, поскольку именно её считал молодым и сильным человеком сурового нового мира: она помахала рукой, понимая, о чём речь.
– У меня есть магазин. Я продаю телогрейки пять лет. Это хороший товар, пользуется устойчивым спросом. Не скажу, что я сделал на этом состояние, – но пока не прогорел. Я начал это дело задолго до войны и кризиса, безо всякой политической или конъюнктурной подоплёки… Слово «ватник» ещё не использовалось в качестве оскорбления… Я знаю: если мы придумаем что-то интересное, свежее – товар пойдёт. Спрос на него есть.
– Ясно, – сказала Серафима. – Куртка унисекс для радикалов с уклоном в милитаризм. Сверхдешёвая и сверхпрочная.
– И красивая, – добавил Знаев.
Серафима усмехнулась.
– Обязательно, – сказала она. – У меня больше нет вопросов.
Знаев повернулся к Гере.
– А ты что думаешь?
– Тут не хватает метафизики, – сказала Гера. – Элемента бездонной глубины. Если это одежда солдата – значит, возникает прямая ассоциация со смертью. Значит, надо либо усилить намёк на смерть – ну, или на культ смерти, – либо уравновесить тёмную энергию светлой. Например, яркая подкладка.
– Точно, – сказала Серафима. – Ты гений, мать. Даже не яркая, а легкомысленная. Какая-нибудь клетка или полоска. Сверху – сурово, а внутри – наоборот, весело.
– Хорошо, – сказал Знаев. – Я подумаю.
Серафима, как ему показалось, устала от его лекций и инструкций.
– Тогда всё, – сказал он ей. – Спасибо вам большое. Женский образец телогрейки я могу вам подарить. И детский тоже.
– Спасибо, – ответила Серафима деликатно. – Не мой стиль.
– У вас, вроде, есть дети…
– Детям я покупаю одежду в Дании. Там в два раза дешевле, чем у нас. И в три раза лучше.
Подавив лёгкую обиду, Знаев собрал телогрейки в охапку и отнёс на балкон.
Запах и шум падающей с неба прохладной воды немного протрезвили его.
Он постоял, наблюдая, как автомобили таранят городской полумрак, взмётывая вокруг себя радужные фонтаны. Вспомнил океан, ревущие волны, доску, себя, измученного, на этой доске. Ах, хорошо бы сейчас куда-нибудь в Балеал, в Куту, в Санта-Монику, лечь грудью на шестифутовый сёрф – и вперёд, незваным гостем к яростному водяному царю.
Когда вернулся – девки оккупировали кухню, чаёвничали. Чтобы не мешать, ушёл в ванную, прихватив планшет и наушники.
Лёг в горячую воду, воткнул Роберта Джонсона и задремал под хриплый любимый голос. Так мог бы тренькать какой-нибудь реликтовый русский скоморох на рассохшейся балалайке, – но не сохранилось записей тех древних скоморохов, а Джонсон – уцелел.
Если бы я владел чем-нибудь во время судного дня!