Разлепил я глаза, а как ни фига не видел, так и сейчас кругом темень.
«Обманул, подлец! – думаю о Боге. – Обещал счастье, а Сам или ничего не сделал, или превратил в нечто слепое!»
И так мне обидно стало, что хоть плачь. А тут еще навалилась на меня туша, и, чувствую, она свой кончик сует мне под хвост.
«Вот Гад! – это я не о туше с кончиком, вроде бы и приятно, это не могу простить Бога. – Так Он меня в бабу превратил?!»
И тут уж действительно потекла слеза, то ли от обиды, а может из-за кончика. Плачу я с досады и удовольствия, а сам не дергаюсь, якобы исполняю Божий наказ. Он же Сам подложил меня под самца.
Только со временем стал привыкать к темноте и вижу: на мне усатый мышонок, и мы в норе.
«Так я – мышь!? – поразился я. – Самка! И теперь, я не Бешеный. А Бешеная!?»
И такая от этого открытия навалилась злость, что крутанулся и куснул милого насильника. Все же во мне еще сидел мужик, а «голубых» я сам презирал.
Бедный мышонок не понимает, чем провинился, усики опустил, чуть не плачет. А я хвать его зубками, хвать. Он и вылетел из норы. Теперь ищет себе, небось, более покладистую пассию.
Я тоже выбежал из норки, все во мне кипело антагонизмом к бабьей сущности. А кругом красотища неописуемая. За одни глаза расцеловал бы Богу ноженьки. Нет, не подвел все-таки!
Никогда не видел мир снизу. Мы, люди, шастаем по красоте, под ноги не смотрим. А мы, мыши, каждую травинку-былинку деревом видим, а деревья вовсе – горами.
Кругом ползают, скачут, бегают козявки и каждая по человечьим меркам в мышином теле с собаку, Какая с терьера, а есть и с сенбернара. И все красавцы, хоть ошейник приладь и своди на выставку, так вернешься с собачьей медалью.
Правда, голод не тетка, не дал долго любоваться красотами, занялся пропитанием.
А тут, в поле, не пропадешь, если только поработаешь. Вот я и крутился юлой. То из поля колосок тащу, то в норке припасы на зиму складываю, перекусить тоже не забываю.
Вроде и занят день-деньской, а жить хорошо, весело, хоть наркотой и не пахнет. Вообще-то коноплю и мак я унюхал, но мы же мыши, все одно не курим и не колемся.
Так шли веселые денечки, а чего не радоваться, когда стоит теплынь и никто не норовит съесть тебя. Это я так раньше думал, но время все меняет.
Улетело сказочное время быстро и незаметно, и стал замечать, что толстею. Слишком поздно, думаю, согнала усатого прохвоста с себя. Скоро понесла приплод. А они, малюсенькие комочки, жмутся ко мне, к мамке, сосок ищут, и так сладко становится от милых сосунков, что сердце сжимает умилением, и я подгребаю родных мышат, чуть не придушившая их от счастья.