Бегущий-Касаясь-Теней снова что-то закричал. Он толкнул меня в грудь, показал рукой вниз, и тогда, хотя его речь то и дело сбивалась на язык крысокожих, до меня дошло. Эта перемена в воздухе обернулась звуком — писком и шорохом. Мы побежали, ища более широкое место на мостках, и, найдя его, бросились плашмя. В темноте я услышал шелест — Урделл туго заворачивался в свой плащ, отчаянно пытаясь добиться хоть какой-то защиты.
Из глубин внизу, разбуженные коротким замыканием и разъяренные взрывами, сплошным потоком хлынули летучие мыши-падальщицы.
12: РАЗГОВОР С ГИЛЬДЕЙЦЕМ ТАЕМ
Однажды на наш караван спикировала стая летучих мышей, когда мы проходили через Ободранное Колено, и еще было дело, когда потревожили гнездо в шлаковой яме у Абеднего. Скверные были стычки. Да и вообще падальщицы — штука скверная, даже когда их видишь. А сейчас, в темноте, я мог только лежать ничком, слушая, как беснуется самая большая стая летучих мышей, которую я когда-либо слышал, целая армия, которая могла бы сожрать весь улей.
Говорят, что летучие мыши поют призракам улья песни, которые могут услышать лишь мертвецы, и от этого видят глазами духов, когда летят сквозь тьму. Наверное, они кричали, взывая к помощи призраков, потому что воздух гудел от намека на звук, который едва касался слуха, и волосы на руках вставали от него торчком. А потом их призрачные песни слились в уже ощутимый визг. Мое лицо исказилось, когда шум ржавой проволокой вонзился в уши. Мне хотелось выпустить из рук металлическую решетку, прижать их к лицу, заткнуть уши пальцами, прежде чем эти скребучие голоса начнут бурить мякоть мозга.
Бегущий-Касаясь-Теней затянул противодействующую песнь крысокожих, чьи низкие, текучие слова были мне непонятны. Через визг пробивался другой слой звука — наполняющий весь мир шорох тысяч крыльев. Летучие мыши подняли ветер, наполненный мерзким, гнилостно-мускусно-сладковатым зловонием. За ними, как туман, тянутся болезнетворная пыль и паразиты, и я не сомневался, что воздух полнится ими, равно как телами и шумом. Все равно я не осмеливался пошевелиться, ведь это значило сделать себя мишенью. Если падальщица спикирует на жертву под подходящим углом, то срежет фалангу пальца и унесется прочь, даже не замедлившись, и останется зараженная рана, которая, если и не убьет, никогда не заживет полностью.
Урделл завопил. Я никогда не забуду этот звук. Мы не видели, что с ним творится в темноте, но, как я думаю, пока он пытался закутаться в плащ, под него угодила летучая мышь, оказалась в ловушке и принялась кусаться. Это был вопль не страха перед смертью, а осознания, что он уже мертв. От ужаса или по велению слепого инстинкта он побежал прочь. Мы услышали его шаги, и Бегущий-Касаясь-Теней что-то прокричал, но Урделл не услышал — может быть, он уже и не мог слышать. Раздались выстрелы — я насчитал четыре беспорядочные вспышки, со всех направлений, и все они очертили силуэт Урделла на фоне свалянного серого меха, в котором блестели глаза и зубы. При последней вспышке он упал на колени, а потом мы услышали, как он ударился о балку где-то внизу, в темноте. Больше мы его не видели.