К полудню он все же пересел в кибитку и хмуро трясся в ней, еле сдерживая жгучее желание укусить себя за кулак левой руки.
В этот день его войско с трудом преодолело расстояние в два фарсанга. Ночь принесла Тамерлану новое разочарование – вызванная им Чолпанмал-ага никак не могла воодушевить его на любовные подвиги, к тому же призналась, что простужена, и он в конце концов уснул усталый, разбитый, обиженный на всех и вся.
Дальше все пошло еще хуже. Вьюга не утихала, а поскольку сил у войска становилось меньше, то всем казалось, будто она только усиливается. Снегу намело уже столько, что лошади пробирались сквозь него, едва не касаясь брюхами. Кибитки застревали, и приходилось подолгу их вытягивать. Случаи обморожений и сильных простуд стали нередкими. За два дня войско продвинулось чуть больше чем на один фарсанг, и седьмого раджаба Тамерлан принял решение оставить армию, ехать в Отрар с небольшим отрядом нукеров, женами и Улугбеком. Еще он взял с собой лекаря Фазлаллу, мирзу Искендера, поэта Шарафуддина, мавлоно Лисона, двух внуков от дочерей – Ибрагим-Султана и Айджеля, да четырех военачальников – Бердибека, Нураддина, Шах-Малика и Ходжу-Юсуфа. Остальным он приказал хранить людей и в полном объеме привести армии в Отрар. Мавлоно Хибетуллу он тоже взял с собой, хотя уже не соблюдал так строго намазы, как в первые дни после выступления из Самарканда.
Не удерживаемый больше тяжким грузом собственного войска, Тамерлан намного быстрее стал двигаться к первой цели похода, и все же, еще когда он оглянулся назад на оставляемую им рать, что-то хрустнуло в душе у него и надломилось, некто, сидящий глубоко внутри, вскрикнул и сказал ему: «Гибель!» И потом, ближе к вечеру того дня, когда войско осталось позади, он оглянулся на жен своих, и на краткий миг померещилось ему, что лица жен не белы от белил, а черны от черной траурной краски. Но пока еще это только померещилось.
Устраиваясь на ночлег в голой Чардарской степи на берегу Сайхуна, Тамерлан почувствовал, что заболевает – в горле саднило и прошиб пот. Он вызвал к себе кичик-ханым и снова заставил ее дразнить его своими танцами и раздеванием, но на сей раз все оказалось тщетно. Он снова был тот же Тамерлан, что и накануне похода.
– Тукель, принеси мне вина, – сказал он с тяжелым вздохом. – Или нет, не вина. Лучше – хорзы. Что делал Чингисхан, когда замерзал в голой степи? Пил хорзу.
Опьянев, он почувствовал облегчение, но ни сил, ни уверенности в ближайшем будущем не прибавилось, лишь сладостное равнодушие закрыло ему веки.