И это открытие вдохновило многих телевизионных менеджеров, которым важно было конвертировать рейтинг в деньги. А уж конвертировать буйную казацкую республику Майдана в рейтинг было делом несложным. Бегая со своими рюкзачками-передатчиками по спринтерскому участку Крещатика от Богдана Хмельницкого до Стеллы Независимости, журналисты больших денежных каналов зачастую сами не понимали, что становились конверторами. Передвижными мобильными конвертационными центрами. Правда в эмоции, эмоции в информацию, информация в рейтинг, рейтинг в деньги. Хотя в моменты прямых включений об этом не думал ни один из тех, кто посреди костров протеста пытался достучаться до остальной страны, болезненно оживавшей от мерзлой полудремы. «Завтра мы проснемся в совсем другой стране, послезавтра в третьей, а еще через день в четвертой», – так полушутя ворчал главный редактор, пародируя месседжи своих ведущих, у которых замирало в эфире сердце от ощущения реальной свободы слова.
Судя по репликам из администрации президента, немногословный лидер страны не знал, чем дышит Майдан. Мороз и дым не долетали до правительственного квартала. А зря. Возможно, если бы дважды несудимый человек в дорогом костюме открыл окно и послушал шум улицы, он тогда понял бы, что следующим с гранитного постамента слетит он, пусть не физически, не буквально. Он уже падал вниз, глупо моргая выпученными глазами, но, падая, дал команду своим цепным псам и запустил маховик войны, о которой мы, его народ, ничего не слышали и в которой ничего не понимали.
Но я увидел, как над огромной страной джинном, выпущенным из бутылки, вьется она, будущая война, хотя сразу и не понял, кто именно ее выпустил.
* * *
Они не любили телевидение. Считали его продажным и лживым. Отчасти это так и было. Но всякий раз, когда видели камеру, они надеялись на то, что им удастся достучаться в башню из слоновой кости, на вершине которой восседала единственно верная, горячо любимая непогрешимая личность. Закопченный парень со щитом прикрыл меня, когда я выходил в прямой эфир. Пластиковые пули стучали по деревянной поверхности щита, светошумовые гранаты отскакивали, как теннисные мячики, и, падая, гулко взрывались. А эхо взрывов морозный киевский воздух быстро растаскивал по улицам и переулкам древнего города. Он в своей башне не мог этого не слышать. Я видел тысячи людей на склоне холма напротив входа в стадион. Горели автобусы поперек улицы Грушевского. Горели билеты в каменной пристройке, где была касса самого знаменитого стадиона города. И тут я заметил молодых людей – парней и девчонок, разбиравших тротуарную плитку возле стадиона и на аллее парка, уходившей куда-то вниз, к днепровским берегам. Они действовали четко. Как часовой механизм. В движениях их рук не было ни суеты, ни страха, ни эмоций. Они выполняли задачу. Эта задача была проста – пробить брешь в рядах блестящих черных шлемов, стоявших перед толпой. Те, кто бросал камни, подходили цепочкой, прикрываясь щитами, среди которых было немало трофейных. Левая рука на плече впереди идущего товарища, правая держит щит над головой. «Раз, два, раз, два!!!» – бодро покрикивал командир этой группы. Они шли вперед без страха, как легионеры, штурмующие городище варваров, хотя однообразием почерневшей от копоти одежды и оружия не отличались. А когда легионеры оказались прямо перед линией горящей техники, появились знаменосцы с сине-желтыми флагами. И люди, выковыривавшие плитку, выстроились в цепь. Это была настоящая армия революции. Она была серьезно намерена победить.