Учитель. Ты говоришь как дитя. Но еще что ты думал в это время?
Ученик. Я думал, Моране или Весне служит русское искусственное слово. Ты помнишь имена этих славянских богинь?
Смотри, вот листки, где я записывал свои мгновенные мысли.
«В нашей жизни есть ужас». I
«В нашей жизни есть красота». II
Следовательно, писатели единогласны, что русская жизнь есть ужас. Но почему не согласна с ними народная песнь?
Или те, кто пишет книги, и те, кто поет русские песни, два разных народа?
Писатели уличают: дворянство I; военных II; чиновников III; купцов IV; крестьян V; молодых сапожников VI; писателей VII.
Следовательно, народная песнь в каком-то преступлении уличает русских писателей.
В чем же она их уличает? Во лжи? Что они мрачные лжецы?
Они начинают проповедывать. Что они проповедывают?
Чем занимаются русские писатели?
Значит, на вопрос, чем занимаются русские писатели, нужно ответить: они проклинают! Прошлое, настоящее и будущее!
Не отсюда ли источник проклятий?
Мережковский пророчил неудачу России, взяв на себя обязанности ворона; каково он чувствует себя?
На вопрос, что делать, отвеча<ю>т и песнь сел, и русские писатели.
Но какие советы дают те и другие?
Наука располагает обширными средствами для самоубийств; слушай наших советов: жизнь не стоит, чтоб жить. Почему «писатели» не показывают примера?
Это было бы любопытное зрелище.
I. Славят военный подвиг и войну.
II. Порицают военный подвиг, а войну понимают как бесцельную бойню.
Почему русская книга и русская песнь оказались в разных станах?
Не есть ли спор русских писателей и песни спор Мораны и Весны?
Бескорыстный певец славит Весну, а русский писатель – Морану, богиню смерти?
Я не хочу чтобы русское искусство шло впереди толп самоубийц!
Учитель. Но что за книга у тебя на коленях?
Ученик. Крижанич. Я люблю говорить с мертвыми.
1912
254. О расширении пределов русской словесности
Русской словесности вообще присуще название «богатая, русская». Однако более пристальное изучение открывает богатство дарований и некоторую узость ее очертаний и пределов. Поэтому могут быть перечислены области, которых она мало или совсем не касалась. Так, она мало затронула Польшу. Кажется, ни разу не шагнула за границы Австрии. Удивительный быт Дубровника (Рагузы), с его пылкими страстями, с его расцветом, Медо-Пуцичами, остался незнаком ей. И, таким образом, славянская Генуя или Венеция остал<а>сь в стороне от ее русла. Рюген, с его грозными божествами, и загадочные поморяне, и полабские славяне, называвшие луну Леуной, лишь отчасти затронуты в песнях Алексея Толстого. Само, первый вождь славян, современник Магомета и, может быть, северный блеск одной и той же зарницы, совсем не известен ей. Более, благодаря песни Лермонтова, посчастливилось Вадиму. Управда как славянин или русский (почему нет?) на престоле второго Рима также за пределами таинственного круга.