Господи, как неудобно, подумала я, он принес подарок, как бы на новоселье. Это здешний обычай? Что я должна ответить?
– Ужасно мило с вашей стороны, – залепетала я, – но…
Мистер Витрони взмахнул рукой: мол, не стоит благодарности. Он вытащил из-под руки прямоугольный сверток, положил его на пластиковый стул и стал развязывать веревки, а дойдя до последнего узла, остановился и выждал паузу, словно фокусник. Затем коричневая упаковочная бумага разошлась в стороны, и взгляду открылись картины, пять или шесть, в золоченых гипсовых рамах, написанные – о боже! – на черном бархате. Мистер Витрони поднимал их одну за другой и показывал мне. Там изображались исторические достопримечательности Рима, каждая своим цветом: Колизей был болезненно-красный, Пантеон – лиловый, арка Константина – дымчато-желтая, Св. Петр – розовый, как пирожное. Я с видом третейского судьи, нахмурившись, глядела на картины.
– Нравится? – требовательно спросил мистер Витрони. Я – иностранка, такого рода творчество обязано мне нравиться, он принес это в подарок, желая мне угодить… Чтобы не обидеть хозяина, мне, естественно, пришлось изобразить умиление.
– Очень мило, – сказала я, имея в виду не сами произведения искусства, а знак внимания.
– О’кей, как у вас говорят, – обрадовался мистер Витрони. – Сын моего брата, он имеет гений.
Мы молча воззрились на картины, к тому времени успевшие выстроиться на подоконнике. В золотых лучах заходящего солнца они мерцали, подобно дорожным знакам на автостраде, и постепенно стали обретать, а точнее, излучать некую жуткую энергию – как закрытые двери печей или гробниц.
С точки зрения мистера Витрони, события развивались недостаточно быстро.
– Кто вам нравится? – спросил он. – Этот?
Как можно выбрать, не понимая подтекста? Языковой барьер – лишь часть проблемы, есть и другой язык: того, что принято или не принято делать. Приняв в дар картину, должна ли я буду стать его любовницей? Имеет ли выбор конкретной картины какое-то особое значение? Может, это проверка?
– Ну… – протянула я робко, указывая на неоновый Колизей.
– Двести пятьдесят тысяч лир, – тут же объявил мистер Витрони. Мне сразу полегчало: в сделках с участием наличности нет ничего загадочного, это я умею. И конечно, картины пишет вовсе не племянник; мистер Витрони, должно быть, покупает их в Риме, на улице, а потом перепродает с выгодой для себя.
– Хорошо, – сказала я, хотя совсем не могла себе позволить таких трат. Но у меня никогда не получалось торговаться, и потом – я боялась его оскорбить. Не хватало только остаться без электричества. Я пошла за кошельком.