От такого несанкционированного происхождения развились у ростовчан две черты. Во-первых, обосновались, можно сказать, самозахватом — противу воли Москвы. И теперь не то что злопамятность, но какое-то «себе-на-уме» в пику Москве в ростовском характере присутствует. Во-вторых, народ-то подбирался чумазый и хабалистый. Суть его — сброд. Без корней, без истории. Нахрапистость самопоселенцев объяснялась и тем, что не было у них чувства родного места. Поэтому, наверное, камни в Ростове не говорят. Культурный слой слабый. Зато люди уж если рот откроют… Так что Ростов — скорее люди, чем камни. Камням побольше времени надо, чем 250 лет.
Зато живучий народ. И к ненужным вещам индифферентный. Ни в одной революции ростовчане участия не принимали, обошлись и без новомодных ныне путчей. Власть над окрестными землями держат мужички коренастые, лоб морщат в болях и заботах о земле донской так убедительно, что непосвященному сразу видно — переживают, радеют. Насупленные такие. Говорят они тоже скупо, но сермяжно: «Слушается рассмотрение вопроса о переводе населения Орловского и Зимовниковского районов на отопление и пищеприготовление электричеством». Зато задним умом крепки и на ногах стоят как влитые. Из них особая порода ростовчан образовалась. Генетическая норма — приземистость. Злые языки говорят, мол, приземленность…
…Враки это! Потому что общие предки наши, безусловно, были белокурыми голубоглазыми исполинами. И исполинками. С огнем в глазах, пламенем в ноздрях и несокрушимой статью в организме!
Но главная черта ростовчан образовалась от самого первого бизнеса наших пращуров. А какой был первый бизнес? Ну, торговали с крепостью и с окрестностями, то, се — это все мелочи… Главные миллионы стали делать, когда в середине XIX века таможенные склады переполнились конфискованными товарами и таможня стала отдавать их на комиссию местным торговцам. Вот тут уж ростовчане развернулись. Именно за счет этой нехитрой окологосударственной перепродажи Ростов обошел и Таганрог, и Новочеркасск. Именно тогда в Ростове появились первые «уполномоченные» торговые базы.
Вот это и стало стержнем ростовской идентичности — перепродажа чего-нибудь государственного через систему кумовской уполномоченности.
Зловредной Москвой по торговому Ростову в XX веке было нанесено два удара — внедрение университета и строительство «Ростсельмаша».
В годы первой мировой перевезли к нам Варшавский университет. Культуры как не было, так и нет, а ума, чтобы понять это, появилось. Оттого горько и обидно…
Комбайново-индустриальные амбиции тоже развратили счастливое в своей самодостаточности торговое целомудрие. Откуда ни возьмись пролетариат появился, а за ним и ИТР — совершенно чуждое явление. Четверть города была к заводу привязана. Но город-таки вернул себе своих граждан: после агонии гиганта ростсельмашевцы пошли на рынки — торговать.