— Если не ошибаюсь, вы и есть тот самый Панин, лауреат всяких там конкурсов?
— Он самый, Филипп Петрович, он самый, — вздохнул с некоторым сожалением и, однако же, не без удовольствия Леонид Андреевич, поскольку та золотая пора хотя и прошла, однако же заслуги его ещё помнят.
— Слышал, слышал вас по радио как-то. «Соловей мой, соловейка…» и ещё что-то. Порадуете старика?
— Если только под фортепьяно.
И Леонид Андреевич обернулся за поддержкой к маме, действительно иногда ему аккомпанировавшую.
— Что, прямо сейчас? — возразила мама.
— Ну, разумеется, после! — перехватил инициативу отец. — Для этого, по крайней мере, нужно спускаться вниз. Кстати. Когда пойдём, заодно рекомендую послушать нашего меньшого. Второй Робертино Лоретти, говорят!.. Ну а теперь прошу всех к столу, к столу… Ма-ама! — заметив, как бабушка потихоньку перекрестила стол, покачал головой отец и стал разливать кому шампанское, кому коньяк.
— Коньячку, пожалуй, выпью, от шампанского увольте. Сердце… — приложил Филипп Петрович руку к груди. — И где же этот ваш… Робертино Лоретти?
Отец вопросительно посмотрел на маму.
— Однокласснику игру какую-то подарили. С утра умчался. Сходишь, Никит?
Я было дёрнулся, но Филипп Петрович остановил:
— Зачем? Не надо. Пусть забавляется. Хуже нет, когда заставляют. Споёт — споёт, нет — нет… — И дрожащей рукой поднял рюмку. — Ну-с, за именинника?
Мне впервые, ввиду совершеннолетия, плеснули шампанского, и я залпом выдул фужер. Через минуту голова моя поплыла, а грудь налилась храбростью.
— Ешь, давай, ешь, закусывай, — шепнула мне Елена Сергеевна.
Глянув на неё, я пришёл в такой восторг, что мне даже неудержимо захотелось её поцеловать. Она, видимо, догадалась и незаметно, но довольно чувствительно, ткнула меня кулачком в бок. Потихоньку спросила, попутно охмурив полуночным омутом цыганских глаз:
— Совсем, что ли? Ешь давай! Закусывай!
Но я был не пьян, а — счастлив! И так в эту минуту всех любил! Но не меньше, чем целоваться, тянуло меня вклиниться во взрослый разговор. Я столько уже знал, столько понимал… И, главное, видел и понимал, что только я один из всех это вижу и понимаю. И, как непризнанное дарование, выжидал наступление своего звёздного часа.
— И как вам Сибирь-матушка? Работа как? — между делом интересовался Филипп Петрович у Леонида Андреевича.
— Сибирь она Сибирь и есть. До сих пор, кстати, вспоминаю. Сопки, тайга, ночное небо… А якуты! Прошу внимания! Отец нахваливает дочь: «Мой доська караси-ывый, нос нет са-авсем, адин лиса, салавать места мно-око!»… — и выждав, когда уляжется смех (дольше и громче всех хохотал я), продолжал: — А что до работы… Если откровенно — бестолковое дело. Иные и по десять лет в артелях, и ни гроша за душой.