Он повернулся к жене.
— До такой степени, — сказала она, — что даже решил не переизбираться.
— На одном обеде я взял слово и высказал все, что было у меня на душе. Там присутствовали журналисты, которые записали мою речь. Я буду удивлен, если мне сейчас не напомнят ее. Темой моего выступления были «грязные руки». Я высказал мысль, что, по существу, порочен не наш политический строй, а та среда, в которой волей-неволей вращаются политические деятели… Не стану вам все пересказывать. Вы, вероятно, помните знаменитый заголовок: «Республика приятелей». Во время сессий депутаты ежедневно встречаются. Пожимают друг другу руки, словно старые приятели. После нескольких недель сессии все уже на «ты» и оказывают друг другу разные мелкие услуги… С каждым днем пожимаешь все больше рук, и, если они оказываются не очень чистыми, снисходительно пожимаешь плечами: «Он все-таки неплохой малый!» Или: «Он должен был сделать это для своих избирателей…» Вы понимаете меня? Я заявил, что, если бы каждый из нас отказался раз и навсегда пожимать «грязные руки», политическая атмосфера сразу бы очистилась.
После небольшой паузы Пуан с горечью добавил:
— Я и поступал так, как проповедовал. Избегал некоторых журналистов и сомнительных дельцов, которые постоянно вертятся в кулуарах Бурбонского дворца. Отказывал влиятельным избирателям в услугах, которые не считал возможным делать… А однажды, когда Маскулен подошел ко мне и протянул руку, я сделал вид, что не замечаю ее, и демонстративно повернулся к кому-то из моих коллег. Он побледнел и затаил злобу. Он из тех, кто не прощает.
— Вы, по-моему, так же поступили и с редактором «Молвы» Эктором Табаром?
— Раза два-три я отказался его принять, и он больше не настаивал.
Пуан взглянул на часы.
— У меня остается всего час. В одиннадцать я должен предстать перед журналистами и отвечать на их вопросы. Сначала я хотел вручить им официальное коммюнике, но это их явно не удовлетворит. Придется рассказать им, что ко мне явился Пикмаль и вручил отчет Калама и что я отнес его к себе на квартиру на бульваре Пастера, чтобы там прочесть.
— Но что вы его не прочли!
— Попытаюсь быть не столь категоричным. Труднее всего будет заставить их поверить, что я оставил этот чертов отчет в квартире без всякого присмотра и что на другой день, когда хотел забрать его и передать премьер-министру, он исчез. Никто мне не поверит. Исчезновение Пикмаля ничего не упрощает — наоборот. Будут говорить, что я каким-то образом спрятал неугодного свидетеля. Единственное, что могло бы меня спасти, — это разоблачение похитителя.