— Ты ешь, — сказал Глеб и отколупнул кусочек. — Знаешь, хотя это и неловко, но от лекций нашего философа Марковича мне всегда холодно, точно я голый попал на мороз. Я раньше сам был такой, лез в высокие материи, и тогда мне очень нравились его лекции: умные, голова от них кружится, и так логичны, и так скупы! Очень я любил его лекции.
Костя не понял, какое отношение всё это имеет к затеянному Глебом разговору, а потому осторожно сказал:
— Не знаю, а мне как раз раньше не нравились. Теперь здорово интересно. Он видит главное в проблеме и раскладывает по полочкам.
— А ты много полочек видел в жизни? Разве I можно разложить по полочкам жизнь, психологию? Не-ет, тут что-то не то. В реальной жизни, в человеке всё перепутано. Кто я, например? Я, Коська, верю в переселение душ, честное слово. Да ты меня не слушай, — перебил он себя. — Не для этого я тебя позвал.
Взгляд Глеба, упёршийся в него, показался Косте снова жёстким, непрощающим.
— Вот, значит… ты помнишь Торопу? Ты хныкал. — Глеб больше не смотрел на него.
— Я не помню, — вспыхнул Костя.
Глеб не услышал его.
— «Умираю!», «Маму!». Ты, наверное, тогда не думал, что делаешь, а ты нас же с тобой и предал!
— Я не помню, — повторил Костя еле слышно. Он врал, он вспомнил, он специально крикнул «Умираю!», он хотел, чтобы Даша испугалась и была рядом с ним.
— Ты раскис. Не спорю, ты в самом деле был серьёзно болен, но зачем раньше болтал, если на деле всё по-другому…
— Погоди!
— Ты с ума всех свёл…
Костя поднял руку, защищаясь.
— Ты же знаешь, я чуть не умер, — слабо сказал он. И добавил: — Тебе бы так!
— Мне хуже было, у меня отец погиб перед тем незадолго.
Слова, которые Глеб произнёс, — такие страшные, что Костя не решился переспросить. Сергей Сергеевич погиб?! Нет же! Костя встал, пошёл к выходу.
— Ты куда? — позвал его Глеб, но Костя не остановился. Машинально оделся, машинально пошёл по улице.
У Глеба больше нет отца? Да этого не может быть! Как же они без него?!
Несколько дней Костя не ходил в школу. У него поднялась температура. Бабушка приносила ему чай, давала микстуру, клала на лоб влажную тряпку. Он делал всё, что от него требовали, даже горло полоскал, но справиться с собой не мог. Как же это — Сергея Сергеевича нет?
На третий день Костиной болезни к нему пришёл Глеб. Сел на краешек постели, хотя рядом стоял стул.
— Ты что? Зачем ты это? — спросил заикаясь, и Костя почувствовал то, старое родство с Глебом, которое возникло в восьмом классе, только к этому родству добавилось чувство вины и чувство непоправимости. — Ты очень уж хлипкий, — усмехнулся Глеб, но в глазах его была благодарность за эту его, Костину, хлипкость. — Ну ты брось, хватит валяться, — скрипел Глеб, и скрип Глебова голоса нравился Косте. — Понимаешь, — скрипел Глеб, — у меня всё одно к одному. Я тебе не говорил, я Дашу с детства люблю, с пяти лет, только её, всю жизнь. Об этом никто не знает.