— При чём тут она? — взрываюсь я. — Дело не в ней, в тебе. Ты не видишь жизни, ты заумен! Ты не знаешь собственной жены. Тебе неинтересны люди. Для кого же ты строчишь свои теории? На что тратишь свой талант?
Он кивает, соглашаясь. А когда я перевожу дыхание, спрашивает жалобно:
— Она твёрдо решила уйти, а?
И снова я кричу:
— Ты слушаешь, что тебе говорят? Елене с тобой скучно. Елене нужны люди! Нужен ты. Ты знаешь, какою цвета у неё глаза? Ты знаешь, какую еду она больше всего любит? Ты знаешь, что у неё нет зимних сапог и всю зиму она ходит в полуботинках? Ты знаешь, что у неё тяжело больна мать и она каждый день везёт в больницу кур и бульоны? — Пытаюсь сама себя убедить, что дело обстоит именно так. — Если бы ты вгляделся в нас, изучил нас, как изучаешь книжки, твои концепции резко бы изменились. Твоё добро, твоё зло — абстрактны. Только потому, что я всё время рядом и сама долблю тебе свои проблемы, тебе кажется, что ты знаешь меня.
— Я не понимаю, чего ты хочешь от меня. Ты мучаешь меня. — Он сморщился. — Ты скажи, она уйдёт или нет?
И я не понимаю, чего хочу от него. Мне его жалко. Наверное, Елена в самом деле уйдёт.
— Ну, пожалуйста, впусти в сознание то, что я долблю тебе: не с Елены начинай, с себя. Смотри, ты ватный, ты механизм для абстрактного мышления, а не мужик. Да стукни кулаком по столу! Увези её в дом отдыха! Скоро каникулы. Ты-то сам знаешь, что ей, ей как бабе, нужно, а?
— Ты объясни мне, что происходит, — жалобно просит Виктор.
А что объяснять, когда я сама ничего не знаю. И так, как я живу, — плохо. И так, как Виктор живёт, — плохо. Он один. И я одна. И вовсе наша жизнь не зависит от наших философских воззрений и методов преподавания.
— Ты объясни мне, а? — просит Виктор. — Я пойму. Знаешь что, уговори её остаться, а?
* * *
Дома тихо. Скоро Рыжик придёт с продлёнки, муж — с работы. А пока я успею проверить хоть несколько тетрадей.
Звонят в дверь. Не буду открывать. Меня нет дома. Разговор с Виктором, потом с Еленой, потом очереди за продуктами, потом обед, который никак не сварится… не хочу никого видеть.
Снова звонят, уже настойчивее.
— Иду же! — кричу раздражённо.
В дверях — Геннадий.
Наверно, у меня очень глупая физиономия, потому что Геннадий спрашивает:
— Что с вами?
Он пришёл ко мне впервые.
— Заходи.
Я не знаю, о чём с ним говорить.
Закипающая вода бьётся о стенки чайника. Сыплю в чашку Гены песок, выкладываю печенье, мажу хлеб маслом.
— Научите меня жить, — говорит Геннадий тихо. — Скажите, кто я? Сумею ли кому-нибудь что-нибудь… — Он запнулся и смотрит на меня жалким взглядом, каким смотрел в Ленинграде.