Наконец ключ попал, куда ему было нужно попасть, и повернулся два раза. Костя вошёл в переднюю. Дом ослепил темнотой. Не закрывая дверь, Костя стал шарить правой рукой. Выключателя не нашёл. Тогда кинул портфель и, прижавшись к двери, протянул к стене левую руку. Выключатель был слева.
Но света — всего квадрат, а дальше — чернота.
Лишь теперь Костя вспомнил, что у дедушки операция.
Протягивал руку в комнату, зажигал свет и только тогда входил. Наконец квартира ярко вспыхнула. Но у Кости всё ещё зуб на зуб не попадал: оказывается, одному в доме не курорт.
Родители и бабушка вернулись через час. Все трое с красными глазами, опухшими губами и щеками. Костя понял: дедушки больше нет. Но он так измучился за этот час, что заплакал от радости встречи с родителями, а уже потом от жалости к дедушке. Прижимался по очереди ко всем троим и никак не мог победить дрожь.
Даша отказалась заниматься с ним, но книжки взяла, и долго эти книжки жили у неё. Засыпая, Костя улыбался — как хорошо, что у Даши есть его посланцы. Вернутся к нему и расскажут о ней.
Весть о том, что он поступил в вечернюю математическую школу, родители неожиданно встретили с радостью.
— Наконец все узнают, какой ты!.. — воскликнула мама.
— Перед тобой открывается большое будущее! — поддержал её отец.
Только бабушка заплакала:
— А кто же будет его возить туда? Даль какая! Шутка разве — Ленинский проспект?! Я-то совсем слаба, не дойду до остановки. Разве теперь только по дому потопчусь.
Костя молчал.
— Что делать, — наконец нарушил затянувшееся молчание отец. — Некому возить. Мы много работаем с тобой, Катя… Авось обойдётся. Встречать будем вечерами.
— Нет! — сказал Костя. — Я вырос. Я сам. Здесь всего одна остановка на метро, всего один автобус.
Ему никто не ответил. В доме что-то неуловимо изменилось. Теперь он будет свободен, а свободен — это значит, вместе с Дашей!
Три года прошли как во сне. Наконец он досыта занимается математикой!
Он привык к общей дороге с Дашей и Шурой в школу, к толкучке в метро и автобусах, когда Дашины волосы нечаянно касаются его лица, привык к близкому её дыханию, к её ежедневным рассказам о Васюке: как он у знакомых выпрашивает радиодетали, как просиживает целые дни с паяльником, как учится играть на гитаре, как вырезает из дерева фигуры и пропитывает их олифой. Даша звала брата не иначе как «мой Эдисон».
Если бы Костю спросили, счастлив ли он, он бы удивился: разве не видно этого по его сияющей физиономии? У него есть Даша, Шура и Глеб.
Глеб замучил Костю вопросами, которые раньше не приходили в голову: какова ценность человеческой личности в вечности, что значит жизнь и смерть? «Понимаешь, когда-то, например в эпоху Возрождения, вот так же, как мы с тобой, стояли друг против друга совсем не похожие на нас люди, но так же, как и мы, не могли расстаться и решали те же самые вопросы, что и мы. Здорово, да?» — спрашивал Глеб, а у Кости замирало сердце, как когда-то в тёмном пустом доме: значит, и его когда-нибудь не будет, как нет сейчас, совсем нет тех людей, которые жили в эпоху Возрождения?