Мне очень хотелось познакомиться с его женой, чтобы увидеть его в домашней обстановке — в кухне за обеденным столом с клеёнкой. Я видела: он не замечает ни оторванной пуговицы, ни разговоров вокруг, ни погоды, он забывает поесть, если я силком не тащу его в буфет! Но, может быть, дома он — другой, может, он знает, что в суп кладут соль, а грязную тарелку после еды моют? Любопытство разбирало меня, и в день его рождения я предложила сама:
— Давай сегодня встретимся у тебя дома. Я испеку пирог. Надо же как-то отметить! И потом, я хочу, наконец, познакомиться с твоей женой!
— Что отметить? — удивился он.
Он забыл о собственном дне рождения.
…Дом его меня поразил. От пола до потолка — книги. Одни полки застеклены, другие — открытые, третьи задёрнуты занавесками. Книги башнями поднимались и у него на столе.
Его жена очень обрадовалась мне.
— Так это вы, как и я, задаёте ему «глупые» вопросы? — спросила она, лишь только я вошла. Улыбка у неё белозубая, добрая. — Значит, это вы мой союзник? Спасибо! Елена, — протянула она мне руку. И тут же выдала всё, что я твердила Виктору ежедневно: — Ничего живого вокруг не видит. Нету тракта пищеварения, нету магазинов, нету леса с травой и лета нету, когда все нормальные семьи уезжают из пыльной и душной Москвы, — ничего нету, кроме вот этого… — Елена обвела рукой стеллажи. — Да поставьте вы свою сумку, — засмеялась она. — Ой, да у вас тут целая кондитерская фабрика! Значит, и вы уже знаете, что он сластёна?
Я неловко вытащила из сумки цветы, протянула Виктору:
— На, разгляди хоть раз в жизни.
— О! Зимой?.. Какие свежие гвоздики! — просияла Елена.
— Иди-ка сюда, посмотри, что я тут написал, — неловко улыбнувшись, позвал меня Виктор. — Мы с тобой, помнишь, говорили о Блоке? Прелюбопытная получается картина.
— Пожалей девочку. Она пришла отдохнуть. Давай-ка просто поболтаем. — Елена за руку потянула меня в кухню. — Идём, не слушай его.
…Теперь часто мы встречались втроём. Виктор ребёнком, послушно, ходил за Еленой. Очень удивлялся, когда она на него сердилась, и ей первой читал свои работы с невысохшими чернилами. Но мне жалко Елену. Виктор не видел, устала она или нет, во что одета, чем занята. Походив за ней по квартире или прочитав ей новую главу, он отключался: часами горбился за столом, глухой и слепой к происходящему вокруг.
Однажды он тяжело заболел. Воспаление лёгких вместе с гриппом свалили его прямо в школе. Сорок с лишним показал градусник, Виктор без сознания лежал в медпункте. Пока я дозвонилась до Елены (она работала в школе на Ленинском проспекте, в той, в которой мы все работаем сейчас), пока она доехала, пока прибыла «скорая», прошёл час. Виктор то приходил в себя, то снова проваливался в небытие. Бездейственный, вытянувшийся на узком белом топчане, с красными пятнами на лице и закрытыми глазами, он был незнаком мне. Неужели и после этого он будет верить лишь в свои абстрактные умозаключения?