И всё-таки любовь! Понтия Пилата спас Мастер и его с Маргаритой любовь. Понтий Пилат прощён, бессмертен и может договорить с Иешуа Га-Ноцри. Способность любить другого бескорыстно, не требуя любви взамен… любить для того, кого любишь, а не для себя, спасает от беды. Раскольников…»
— Не надо больше читать, я не хочу.
Да, Шура… почему она ещё здесь? Шура стояла передо мной неправдоподобно тоненькая.
— Ты не хочешь потому, что давно никого, кроме себя, не видишь, — вырвалось у меня. — Я так старалась, я так хотела научить вас чувствовать чужую боль!
Девочка съёжилась, медленно пошла в коридор. Я кинулась за ней, повернула к себе, хотела спросить, почему она так изменилась. Но она снова плакала.
Я обняла её за худенькие плечи.
Шура высвободилась из моих рук.
— Я пойду. — Слёз на её щеках не было, они так же быстро, как появились, высохли.
А я долго ещё не могла успокоиться. Сумятица в голове мешала понять то, что произошло с Шурой. С одной стороны, всеми силами я пыталась сделать ребят добрыми и неравнодушными; с другой — создав им «тепличные» условия, затопив их любовью и добром, невольно сама способствовала формированию в них эгоизма и равнодушия, я избаловала их. Только сейчас, после разговора с Шурой, я увидела противоречие, которое раньше ускользало от меня.
И ещё мне было стыдно: я неделикатно говорила с Шурой, я изменила самой себе, своим убеждениям — не встала на Шурино место, не попробовала, не захотела попробовать понять её.
* * *
…Даша возвратилась с Белого моря в шесть утра первого сентября, успела только переодеться и сразу в школу. А в первый же дождь это и случилось. Вечером, как всегда, Даша отправилась к Шуре учить уроки. Разложила тетради с учебниками на столе и стала громогласно, с выражением и комментариями, читать задачу.
Наверное, всё было бы хорошо, если бы не зазвонил в эту минуту телефон.
— Да? — воскликнула Шура. — Ты? — Её лицо растворилось в улыбке. — Нет, ещё не дочитала. А когда тебе сдавать? — Голос Шурки и её сияющая физиономия мешали понять задачу. Но и это Даша выдержала бы, если бы Шурка положила трубку, и всё. А Шурочка решила пооткровенничать. — Знаешь, а он мне в Торопе сделал предложение, — сказала и блестящими глазами уставилась на неё. — Как только мы окончим школу, сразу поженимся. Если, конечно, поступим куда-нибудь. Знаешь, что он мне говорил? Он говорил, что ему со мной легко, он перестаёт нервничать!
Всеми силами Даша пыталась не слушать Шурку. Совсем деградировала. Разве об этом говорят? Никогда она не была такой пустомелей.
Но Шуркин голос буквально въедался в уши, проникал во все клетки Дашиного существа, накачивая её подробной информацией об отношениях Шурки с Глебом. Даша буквально ощущала, как тускнеет, чернеет светло-зелёная дорога, которую они делали в Торопе, сама Торопа с Костей и песнями, Белое море с тундрой и вечным днём… ощущала, как наливаются тупой тяжестью голова и ноги. Единственное, на что её хватило, — она потянулась лениво, зевнула и почти сносно, чуть-чуть растягивая слова, чтобы не выдать себя, сказала: