— Это вы написали?
— Да… но… Где все остальное?
— О чем вы?
Тут-то я и понял, в какую ловушку угодил. Мои записи украли — все, за исключением первых страниц, где я признавался, что устал и намерен свести счеты с жизнью. Все оборачивалось против меня. Яд, обнаруженный в анисовом отваре, оказался тем самым, о котором я упоминал в своей «исповеди» (так ее назвал доктор). Черновик завещания окончательно меня «разоблачил». Я был слишком слаб и болен, чтобы протестовать, и решил промолчать. Мне требовалось время, чтобы разобраться во всех тонкостях игры Люсиль. Я совершенно уверен, что именно она отравила мой отвар, а раз так, значит, Жонкьер, Вильбер и Рувр тоже ее жертвы. Не знаю, как Люсиль узнала, что я веду дневник; возможно, я сам ей сказал. Когда мы объяснились, она догадалась, что истинных мотивов разрыва я не назвал, решила поискать правду в моих записях и обнаружила, что я считаю ее виновной в трех преступлениях и при необходимости могу об этом заявить. Люсиль, конечно, понимала, что я не собираюсь доставлять ей неприятности, но угрозу все-таки представляю. Возможно, она не смогла перенести, что ею пренебрегли. Чем бы ни руководствовалась Люсиль — осторожностью, желанием отомстить или тем и другим одновременно, — действовала она привычно дерзко. Вечером, когда я был в парке, подлила яд в мой отвар и украла рукопись, оставив несколько первых страниц. На все ушло не больше пяти минут. Труп! «Исповедь»! Завещание! Полицейские наверняка не станут копать и заявят о самоубийстве.
Сыграно блестяще. Я не чувствую ни злобы, ни ненависти. Все это кажется мне теперь таким далеким… Я прокручиваю в голове события недавнего времени и понимаю, что вряд ли сумел бы доказать, что Люсиль покушалась на мою жизнь и попытки самоубийства не было. Дневник, где я в мельчайших деталях описал наш неудавшийся роман (несмотря ни на что, мне дороги воспоминания об этой любви!), исчез. Как защитить себя, как доказать, что я не собирался умирать?
Впрочем, защищаться не от кого. Все очень милы и внимательны, каждый старается подбодрить меня, «поднять мой дух», как принято говорить. Для медсестер и невролога я — «тот, кто не соглашается стареть». Мне дают советы, увещевают, подбадривают, произнося банальные истины: «Нужно учиться смирению», «Старость (нет-нет, не старость — „третий возраст“!) может быть самым плодотворным периодом жизни», «Только подумайте, насколько вы счастливей множества людей»… Все боятся, что я повторю попытку. Доктор Креспен долго расспрашивал меня о наших с Арлетт отношениях и пережитой после разрыва депрессии. Он боится повторения — и совершенно напрасно, ведь…