Тут и в семью Опариных пришло горе. В ночь на Рождество в одном из прикопов нашли мертвыми Аришку и ее сына Алешку.
— Беда… Ой, беда… — только и сказал тогда Федор.
У Мишки Ворона хватило сил поплакать над женой и сыном. Всю следующую ночь он рыл могилу для них.
— Нет, не хочу, чтобы они стали пищей для ворон, — стиснув зубы и орудуя заступом, рычал он. — Упаду, но дело сделаю…
Утром Мишку нашли мертвым подле вырытой им могилы. Одни потом говорили, что у него сердце не выдержало от горя, другие — дескать, он сам к тому времени уже смертельно заболел.
В вырытой Мишкой могилке схоронили его вместе с семьей, причем без гроба и отпевания. Что делать, если в крепости, кроме тяжелобольного Гермогена, больше не имелось священников. Иона, строго следуя непреложным церковным правилам, как всегда сослался на отсутствие полномочий. Разве что тризну справить по усопшим он готов, пропустив стакан-другой…
…Чуть позже слегла и Наталья. Бедная, она лежала на покрытых овчиной нарах и мертвыми глазами глядела в потолок прикопа.
— Родная моя, чего случилось-то? — стоя на коленях перед постелью больной, вопрошал, утирая слезу, Федор.
— Умираю я Феденька, — негромко прошелестели Натальины губы.
— Ты не должна так говорить!.. — умолял ее казак. — Ты должна жить, понимаешь? Жить… У тебя внуки растут. Бог даст, скоро новые появятся. Живи, голуба моя, живи…
Женщина сделала над собой усилие и попыталась улыбнуться:
— Феденька… Я всю жизнь ждала твоего ласкового слова. Только сейчас дождалась…
— Прости меня, Натальюшка, за все прости… — только и смог вымолвить Федор. На другой день жены не стало.
— Господи-и! — в сердцах воскликнул тогда обезумевший от горя Федор. — Сегодня я понял, кем была для меня эта баба. Ушла она, и с нею ушла вся моя жизнь…
Люди продолжали умирать. Нехватка продовольствия усугубляла дело. К февралю у осажденных оставались лишь пара мешков ржаной муки и несколько пудов гнилой брюквы.
«В Албазине житье тяжелое, — писал нерчинскому воеводе Бейтон. — Помираем голодною смертью. Все просят хлеба и отправиться в Нерчинск. Держать-то неведомо как. Кормить нечем. Я уже отпустил десять человек…»
Шли дни, а положение не менялось. Посланные воеводой Власовым сто пудов хлеба были давно розданы людям и съедены. От скудной пищи и жизни в сырых прикопах цинга усиливалась и уносила новые жизни. Острог завалило трупами, которые некому было убирать.
В апреле 1687-го положение в крепости стало критическим.
«Братцы, с нужды и бедности пропадаю, — снова и снова обращался к забайкальцам израненный и больной Бейтон, сутки лежавший в постели, а если и выходивший руководить обороной, то исключительно на костылях. — Вот уже шестую неделю лежу на одре… С нужды и и бедности пропадаю. Не дайте голодной смертью умереть…»