— Могу ли я чем-нибудь помочь в таком случае?
— Меня беспокоит вопрос вашей безопасности. Ведь с вами может случиться то же, что произошло с Фридландером.
— Что думает де Хавиланд о моем возвращении?
— Мы не могли связаться с ним и узнать его мнение. Он вылетел в Европу в субботу и постоянно переезжает с места на место. Раньше чем через пять-шесть дней мы не в состоянии выяснить это. Всю ответственность я беру на себя.
— Только один самолет вылетает до первого, то есть двадцать седьмого. Я же вылетаю третьего. Мне удалось узнать, что список желающих вылететь двадцать седьмого преогромный.
— Что ты скажешь в отношении Праги или Мадрида? Насколько я знаю, самолеты летают в Чехословакию и Испанию.
— Я могу попытаться, но мне кажется, что и на них нет билетов.
— Ну что ж, постарайся сделать все возможное, чтобы вернуться. Я сейчас начинаю бояться за все дело настолько, что последнюю ночь не сомкнул глаз, думая, что с тобой может там что-нибудь случиться. У меня поджилки дрожат от страха.
Фейн положил телефонную трубку в раздумье. Он знал, что его всегда приобщали к обстоятельствам смерти Фридландера, но он умышленно делал все от него зависящее, чтобы рассеять эти сомнения — убедить себя в том, что нечестной игры не было. Но сейчас все всплыло на поверхность, и надо было смотреть горькой правде в лицо. Фридландер был убит. Он был наверняка убит хозяевами Фейна. Убийство было совершено с такой легкостью и презрением к закону, в тихой обстановке привокзального буфета в Торонто, с таким знанием дела, что Фейн наконец понял ужасную силу людей, которые платят ему деньги.
На следующий день у Фейна не было затруднений при переговорах с кассирами мексиканской и испанской авиакомпаний. Кассиры входили в его положение и выражали сожаление. Но в кассе чехословацкой авиалинии его некстати обнадежили. Все места на самолеты, отлетающие на Прагу, в течение двух дней были проданы, но ожидалось возвращение билетов в час отлета самолета, и Фейн уговорил включить его в список.
— Простите, я хотел бы быть уверенным, что улечу этим рейсом.
Он послал телеграмму Сауерби: «На вылет надежды нет. До 3-го вернуться не могу».
Остальная часть дня была приятной, но бездеятельной. Они провели вдвоем несколько часов на безлюдном пляже. Фейн почувствовал угрызения совести. «Так нельзя, — говорил он сам себе. — Клариту было очень легко склонить к любви, но любовь была тормозом в выполнении задачи. Дело прежде всего. Надо было ехать в Лагартеру. Но как это сделать? Под каким благовидным предлогом можно было бы провести там хотя бы два дня?» Вопрос был решен в тот же вечер благодаря чистой случайности.