Я помолчал и спросил осторожно: «И это был выход?». Он пожал плечами, но ответил: «Надо было хоть на что-то решиться. Разойтись мы не могли, привычка всегда брала верх над нами. Теперь же, когда моя старуха вовсе обезножела, да и я сам частенько едва вставал после приступов ревматизма, это был, как мне кажется, единственный выход. Иначе нам не расстаться было». О детях он даже не вспомнил, как, должно быть, и те о стариках.
Закончив, он замолчал надолго. Я лишь спросил еще, пытаясь понять, почему именно в тот день, не позже и не раньше, и старик привычно пожал плечами: «Уж как получилось. Как почувствовал, что не могу больше, так и решил». Я заговорил о сожалении, раскаянии, он кивнул, соглашаясь неохотно, но больше ничего не прибавил. Позже, когда мы расставались, сказал два слова: «выгорело все», — что еще можно добавить к ним.
Незадолго до дня суда, когда старик узнал, сколько получит и успокоился на этом, а я уже и не заикался о смягчающих обстоятельствах, в деле четы Красовских появился странный оборот, столь неожиданный, что, признаться, я в первый момент просто не мог поверить следователю, сообщившему мне новость, и лишь сухие фразы принесенного им документа убедили меня. Это был результат экспертизы, запоздалой, позабытой, в сущности, не влиявшей на ход дела в целом, а потому и затянутой до последнего, и вложенной в дело задним числом. Я повторюсь, результат практически ничего не менял в деле, он относился к старику Красовскому лишь косвенно. Но зато, каким образом! Право же, я и представить себе не мог ничего подобного.
Старик убил свою супругу вечером, около семи часов, как раз перед чаем. Перед этим они снова излили друг на друга свою желчь, привычно, словно исполняя некий ритуал. Но в этот раз он вышел из кухни, сказав свое последнее слово, прошел в темную комнату, вынул из шкафчика с инструментами молоток, вернулся и ударил; всего один раз. Убедившись, что его оказалось достаточно, старик позвонил в милицию и стал терпеливо ждать.
Меж тем, его супруга уже успела приготовить чай, успела даже разлить его в чашки, вернее, в чашку себе и в кружку супруга — они не могли есть и пить из одинаковой посуды, выбирая столь несхожую, чтобы невозможно было бы спутать их меж собой. Чай остался нетронутым, убив, старик просто сел у двери, дожидаясь приезда сотрудников милиции. И это имело смысл: позабытая, затерявшаяся в пути экспертиза принесла тот самый результат, столь ошеломивший меня, о котором я уже начал рассказывать. В кружке Красовского было найдено изрядное количество мышьяка.