Из глубины сцены звенит мальчишеский голос.
– Почему ты не спросишь меня? Всех спрашиваешь, а меня – никогда!
– И то верно, – говорит Дмитрий. – Виноват, тебя тоже надо было спросить. Скажи мне, мой милый юный танцор, что мне с собой делать?
Собираясь с духом, молодые полицейские решаются взойти на сцену. Арройо машет им, чтоб остановились.
– Нет! – кричит мальчик. – Ты должен по-настоящему меня спросить!
– Хорошо, – говорит Дмитрий, – спрошу по-настоящему. – Он опускается на колени, сцепляет руки, сосредоточивается лицом. – Давид, прошу тебя, скажи мне… Нет, не годится, не могу. Ты слишком юн, мой мальчик. Тебе надо вырасти, чтобы понимать любовь, смерть и все подобное.
– Ты всегда так говоришь, Симон всегда так говорит: «Ты не понимаешь, ты еще слишком юн». Я могу понять! Спроси меня, Дмитрий! Спроси меня!
Дмитрий повторяет этот свой цирк – расцепляет и сцепляет руки, закрывает глаза, разглаживает лицо.
– Дмитрий, спроси меня! – Теперь уж мальчик орет, надсаживаясь.
В публике шевеленье. Люди встают и уходят. Он перехватывает взгляд Мерседес, сидящей в первом ряду. Она вскидывает ладонь, этот жест ему непонятен. Три сестры рядом с ней – с каменными лицами.
Он, Симон, подает знак полицейским.
– Хватит, Дмитрий. Хватит паясничать. Тебе пора.
Пока один полицейский держит Дмитрия, второй надевает на него наручники.
– Что ж, – говорит Дмитрий обычным голосом. – Обратно в дурдом. Назад в мою одинокую камеру. Чего ж ты не скажешь своему мальцу, Симон, что́ у тебя на уме, глубоко? Твой отец, или дядя, или как он там еще себя называет, слишком деликатен, чтобы тебе сказать, юный Давид, но втайне он надеется, что я перережу себе глотку и спущу всю свою кровь в канализацию. И тогда устроят дознание и заключат, что трагедия произошла, когда равновесие ума у покойного поколебалось, и таков будет конец Дмитрия. Можно закрыть его дело. Так вот я тебе скажу: не буду я с собой кончать. Я собираюсь продолжать жить – и донимать вас, Хуан Себастьян, пока не сдадитесь. – Он неловко пытается простереться вновь, держа скованные руки над головой. – Простите меня, Хуан Себастьян, простите меня!
– Уведите его, – говорит он, Симон.
– Нет! – орет мальчик. Лицо его пылает, он часто дышит. Вскидывает руку, тычет пальцем в сторону Дмитрия. – Ты должен вернуть ее, Дмитрий! Верни ее!
Дмитрий кое-как садится, трет небритый подбородок.
– Кого вернуть, юный Давид?
– Сам знаешь! Ты должен вернуть Ану Магдалену!
Дмитрий вздыхает.
– Я б хотел, приятель, я б хотел. Поверь, если б Ана Магдалена вдруг появилась перед нами, я бы склонился к ногам ее и омыл их слезами радости. Но она не вернется. Ее больше нет. Она принадлежит прошлому, а прошлое навсегда позади. Таков закон природы. Даже звезды не могут плыть против течения времени.