Он отметает вопрос.
– Давид, как этот человек здесь оказался?
На вопрос отвечает сам Дмитрий:
– Мы приехали на автобусе, Симон, как обычные люди. Успокойтесь. Юный Давид зашел навестить меня, как добрый друг. Мы поболтали. А потом я надел свою санитарную форму, как в старые времена, малец взял меня за руку, и мы ушли, с ним вместе, вот так. Он мой сын, сказал я. Какой милый мальчик, сказали они. Конечно, форма помогла. Люди доверяют форме – это, в частности, и узнаёшь о жизни. Мы вышли из больницы и приехали прямо сюда. И когда мы с вами доделаем наше дело, я вернусь на автобусе обратно. Никто даже не заметит, что меня нет.
– Давид, это правда? Больница для невменяемых преступников выпускает людей наружу?
– Он хотел хлеба, – говорит мальчик. – Он сказал, что ему в больнице не дают хлеба.
– Чушь. У него трехразовое питание и хлеба сколько хочешь.
– Он сказал, что хлеба не дают, и я принес ему хлеба.
– Сядьте, Симон, – говорит Дмитрий. – И сделайте мне одолжение. – Он достает пачку сигарет, прикуривает. – Не оскорбляйте меня – хотя бы на глазах у мальчика. Не называйте меня невменяемым преступником. Потому что это неправда. Преступник – да, возможно, однако не невменяемый, нисколько.
Хотите узнать, что сказали врачи – которым велели выяснить, что со мной не так? Нет? Ладно, про врачей не буду. Поговорим лучше об Арройо. Я слыхал, им пришлось закрыть Академию. Какая жалость. Мне Академия нравилась. Мне нравилось быть среди юных, среди маленьких танцоров, такие они все счастливые были, столько в них жизни. Жаль, что я в такую Академию не ходил, когда был ребенком. Кто знает, может, все сложилось бы иначе. И все же что толку плакать о пролитом молоке, а? Что сделано, то сделано.
«Пролитое молоко». Эта фраза его разъяряет.
– Над пролитым вами молоком плачет много людей, – взрывается он. – За вами осталось много разбитых сердец – и много гнева.
– И это я могу понять, – говорит Дмитрий, вальяжно попыхивая сигаретой. – Думаете, я не осознаю громадность своего преступления, Симон? Иначе зачем, как вы думаете, я вызвался добровольно на соляные копи? Соляные копи – не для слюнтяев. Нужно быть мужчиной, чтобы выжить в соляных копях. Дали бы мне разнарядку в больнице, я бы уже завтра был на соляных копях. «Дмитрий явился, – сказал бы я начальнику копей, – цел, невредим, готов к труду!» Но меня не выпустят – психологи эти и психиатры, специалисты по отклонениям таким и сяким. «Расскажите нам о своей матери, – говорят. – Мать вас любила? Когда вы были ребенком, она давала вам грудь? Каково вам было ее сосать?» Что мне им ответить? Что я помню о своей матери и ее грудях, если я вчерашний день едва вспоминаю? Ну я и говорю им, что на ум взбредет. «Как сосать лимон», – говорю. Или – «Как свинина, все равно что сосать свиное ребрышко». Потому что она так работает, психиатрия, правда же? Говоришь первое, что придет в голову, а они уходят и анализируют, а потом говорят, что с тобой не так.