— Воспитанные дети держат вилку левой рукой.
Антон виновато глянул на нее:
— Я левшой родился. Воспитывал меня дед Матвей деревянной ложкой: то по лбу, то по левой руке, когда я хватался ею за ложку или вилку.
— Крепко он вас воспитал.
— Рука у деда была крепкая и ложка тяжелая — до сих пор помню.
Марина улыбнулась. За чаем она задумалась и невесело проговорила:
— Странно, живем в селе на виду друг у друга и не знаем, что у кого на душе.
— Чужая душа — потемки, — ожидая подвоха, уклончиво сказал Антон.
— Тамара насквозь светилась, а вот…
— Вы о Тиуновой?
— Конечно. Не могу понять, зачем ей срочно понадобилась модная прическа, и, как назло… такая неудача с волосами!
— Что за неудача?
— Волосы вдруг захотелось Тамаре обесцветить и сделать прическу, как у меня. Поехала на прошлой неделе в районную парикмахерскую и вернулась оттуда… без волос.
— Почему?
— Сразу после обесцвечивания пергидролем стала делать химическую завивку. Химия — штука серьезная. От пергидроля волосы отмирают, а химка еще больше их сжигает. Сама не своя приехала Тамара из парикмахерской.
«Выходит, напрасно мы с Кротовым считали, что Тиунова добровольно сделала сумасшедшую стрижку», — подумал Бирюков, а вслух спросил:
— Неужели из-за такого пустяка можно сильно расстроиться?
— Это для мужчин волосы — пустяк, но для молодой женщины остаться без волос — трагедия. Жди потом, когда-то они вновь отрастут…
— А вообще, Марина, какие-нибудь странности в поведении Тиуновой были в последнее время?
— Ничего странного я не замечала за ней. Перед поездкой в парикмахерскую она, вполне нормальная, ко мне прибегала. Я еще предупредила: «Смотри, Томочка, сразу после обесцвечивания под химку не садись, посоветуйся с мастером». Она весело отмахнулась: «Моим космам никакая химка не страшна».
— Как Тиунова к религии относилась? — снова спросил Антон.
Зорькина поправила на лбу локон:
— Кто теперь из молодых серьезно к этому относится…
— Зачем же Тамара икону с лампадкой в избе держала?
— Это, наверное, бабушка Гайдамакова Тамаре что-то насоветовала… — Марина задумчиво помолчала. — Любопытной старушкой была Елизавета Казимировна.
— Хорошо ее знали?
— Гайдамакова лечила меня в детстве, — ответила Зорькина и, словно разговор стал для нее неприятен, глянула на часы: — Извините, Антон Игнатьевич, обеденное время кончается…
Бирюков поднялся из-за стола:
— Спасибо, Марина, за угощение. Вы умеете превосходно готовить.
Зорькина погрозила пальцем:
— Нет ничего вульгарнее, чем хвалить человека в лицо.
— Если не изменяет память… — Антон приложил руку ко лбу: — Это Сомерсет Моэм сказал?