— Ямполь проходили?
— Проходили.
— Помнит кто-нибудь там Максима Трунова?
— Помнят, отец, спрашивали...
— Не брешешь?
— Нет. Спрашивали тебя, многие думали, ты командуешь корпусом.
— А село Попелюхи?
— Проходили. Тоже спрашивали о тебе.
— А Джулинку?
— Проходили... Там приходил записываться к нам в дивизию партизан. Не вспомню его фамилию, такой высокий, сутуловатый и усы почти до плечей свисают.
— А на шее шишка?
— Вот насчет шишки не помню, отец. Но по правой щеке сабельный шрам приметил.
Трунов вскочил и так ударил сына по плечу, что тот даже присел от невыносимой боли.
— Что ты дерешься, отец?
— Да как тебя не бить... Ведь то приходил к тебе командир эскадрона Прокопий Семидуб. Я ж про него тебе сто раз рассказывал. Жив, значит, еще Семидуб.
— Верно, Семидуб, — припомнил сын, — он еще узнал на мне твою шашку.
— Ну как не узнает Семидуб. — Трунов ударил кулаком по столу. — А в Умани был?
— Ну как же, отец.
— Там такой народ, что с ним можно до Ламанша переть... Никогда они с немцем не помирятся, Николай. Вы бы гукнули к себе тот народ.
— Вот и гукни, — Николай с хитрецой посмотрел на отца, — могу устроить.
— Не брешешь, — отец приник к уху сына, — поднять там такую партизанщину, чтобы небу жарко стало.
— Партизанщину не нужно, а партизанское движение не плохо было бы, кстати, я сегодня говорил с командующим фронтом, он тебя хорошо знает, не возражает.
— Уже продал, отца, а! — пожурил отец шутливо. — Эх, вы...
— Не согласен?
— Ты что? Насмехаешься? Через тридцать минут готов седлать своего «Индиана» и катать до самого фронта и через фронт.
— На «Индиане» ты туда не докатишь, отец. Партизаны теперь организованные. Мы с ними имеем связь, они выполняют наши боевые задания. Отправим тебя на самолете, отец.
— Не дури, сыну. Я не голубь. Вы еще заставите меня прыгать на парашюте. У меня ноги для таких прогулок не приспособлены.
— С парашютом тебе, пожалуй, прыгать не придется. Доставят культурно. Кстати, повезешь с собой две радиостанции, патроны, а инструкции, может быть, даже сегодня ночью получишь в штабе. Твою кандидатуру мы телеграфно согласуем с верховным командованием.
— Неужели с Иосифом Виссарионовичем?
— Возможно.
— И он узнает, что снова Максим Трунов пошел в бой?
— Ну, это он узнает безусловно...
— Вот тебе и советские генералы! — восхищенно сказал Трунов.
Николай уехал в штаб, а Максим долго еще шагал по комнате своими широкими шагами. Решение, принятое сыном, не было неожиданностью для Трунова, но, видно, сказывались два десятилетия мирной и привычной жизни... старик волновался. И волновался не потому, что было страшно пускаться в опасное предприятие, не потому, что пугала смерть... нет — единственная мысль сверлила его мозг и заставляла ходить и ходить по комнате до одурения. «Сможет ли он поднять людей, и не останется ли он в одиночестве?» Но постепенно стирались в памяти прожитые года, моложе и ухватистей представлялся он сам себе, чернели седины у боевых его друзей, раскиданных по знакомым ему, как собственная ладонь, селам и городам правобережной Украины. Уже прежним парубком выглядел Семидуб из Джулинки, который пришел-таки по старой памяти к его сыну, уже щупала острая память Максима все балочки и перелески, где можно устроить и засаду, и небольшую каверзу, да почему бы и не заправский бой проклятому врагу...