– Вы так охотно пускаете в свою жизнь незнакомых людей.
– Живу уединённо, редко с кем общаюсь, да и чего бояться-то, насмешек, что ли? Тогда уж тот сам дурак, сам дурак, кто действительно посмеётся. А если возражать начнёт, ковыряться, значит уже над этим думал, живая для него тема, и кто из нас в более невыгодном положении окажется, уже вопрос. Да и к чему характер-то свой зажимать? Я болтун, и я это знаю, а если начну сдерживаться, сомневаться, думать, что стоит говорить, а что не стоит, так и мнительным недолго стать. Натуру свою переменить нельзя, только извратить можно, но, по сути, она останется такой же как и была. Ну, вы же человек образованный, понимаете…
Они уже с минуту стояли у ворот дома Ивана Святославовича и не решались прекратить свой и без того короткий, но насыщенный и не очень понятный разговор.
– Т.е. по-вашему получается, что главное – характер, и его уже никак не переменишь.
– Я не знаю, что по-моему получается, только вот как сказал, так и думаю. Дуролесить просто не надо, а тогда уж ничего и не собьёт, своим чередом, просто своим чередом…
– Кажется, я вас задерживаю?
– Нет-нет, время терпит, вполне терпит, жарковато просто на самом солнцепёке-то.
– Ну, тогда вы меня извините, я ещё прогуляться хочу, – и они дружелюбно распрощались. Фёдор был немного ободрён своим новым знакомством.
Однако, пройдя несколько шагов по пыльной дороге, он опять вдруг почувствовал себя разбитым, тут же мысленно кинулся искать тому причину и неожиданно вспомнил, свидетелем чего ему пришлось стать сегодня. Глупость и несуразность, и несправедливость к тому же. Подобные обстоятельства хоть и на короткое время, но полностью выбивают из колеи, обрубают внимание и опустошают мысли. Он оглянулся назад, посмотрел на череду ветхих заборчиков и нависавших над ними деревьев, залитых ярким полуденным Солнцем, мимо которых недавно прошёл – было безлюдно, его собеседник, по всей вероятности, успел войти в дом. Фёдор свернул с дороги, проковылял десяток шагов вглубь поля и сел прямо на траву, вынул сигарету, долго разминал её тремя пальцами левой руки, словно что-то соображая, потом всё-таки закурил. Дым резко продрал воспалённое горло, он слегка закашлял, но вкуса табака почти не ощутил из-за заложенного носа, в который время от времени нет-нет да и ударяла благовонная испарина от растомлённой Солнцем обильной растительности. Сидеть с жаром под яркими лучами, к тому же вдыхая горячий дым, было делом не из приятных и здоровья не прибавляющим, однако он этого не замечал, а, устроившись спиной к дороге, сначала с по-детски непосредственным любопытством разглядывал колосок, сорванный подле себя, потом, всё ещё машинально вертя его в руке, отвёл глаза по направлению к лесу, но смотрел как бы вдоль него, не вглубь, и явно ничего не видел, затем вдруг резко обернулся на жужжание непонятного насекомого, показалось, что оно село ему на спину – это был большой шмель, добросовестно трудившийся над выцветшим от жары блёклым колокольчиком и никакой угрозы пока не представлял. Через полчаса такого досуга и кряду выкуренных трёх сигарет, Фёдор нехотя подумал, что так можно сидеть до бесконечности, что ему надо куда-то двигаться, но очень уж увлекало хрупкое спокойствие царившей вокруг обстановки, им овладели ленивые фантазии, малодушно захотелось всё бросить, абсолютно всё и провести остаток жизни где-нибудь здесь, неподалёку, как его недавний собеседник, только безо всяких родных, друзей, даже знакомых, с минимальными контактами с внешним миром. «Только вот без них, без всех них, чтоб я один, чтоб никого, кроме меня…» – он начал дремать, забываться и клонить голову на бок. Это было похоже на солнечный удар, на болезненный бред, который грозил продлиться очень долго, однако неожиданно сильный порыв ветра донёс неопределённый звук: то ли стон, то ли плач, то ли просто обрывок чьего-то слова, Фёдор сразу очнулся и быстро встал, от чего у него сильно застучало в висках, и голова начала раскалываться от усталости и перегрева.