И всё вышесказанное было бы только теорией (пусть и верной в принципе, но не реализующейся на практике), если бы каждый человек следовал всякому, абсолютно всякому (а потому, по преимуществу, пагубному и примитивному) желанию. Однако на поверку это не так. Родительские, общественные, моральные и проч. запреты делают своё дело, вследствие чего он, выросший под влиянием непонятных ему ограничений, не знает, чего хочет на самом деле, а чего лишь вследствие того, что ему запретили то, чего он хочет. Откуда же у такого человека может взяться объективный взгляд на вещи? Как пройдёт эволюция его личности? Какой критерий он положит в основу оценки значимости той или иной вещи? А ведь корректную меру он отыщет лишь по счастливой случайности, называемой умом, которая заведомо не может с ним произойти.
С другой стороны, означенные запреты так же теоретичны как и путающееся в них мировоззрение, они не обнаруживаются в реальности и, таким образом, порождают только умозрительные критерии для понимания своего места в мире, не предоставляя практических руководств к жизни. Так рождается интересный духовный феномен – самопознание – и его чудаковатые последыши – поступки, отличные от желаний. Что чем верховодится? В идеале, конечно, стройная система ценностей должна упорядочивать буйную природную стихию, предавая той, не более, не менее, а смысл, содержание цели существования. А на самом деле? На самом деле выходит не система, а кривой скелет с то и дело отваливающимися, плохо прилаженными друг к другу костями, производящий то смешное, то жалостливое, то устрашающее впечатление. Попытки её создания оказываются никчёмными, ненужными, пустыми в т.ч. и потому, что их предмет не предполагает познания как такового, но набор догм, спущенных свыше, из других сфер, коими надо просто пользоваться. Так, может, посторонние запреты и наущения имеют право на существование?
Чтобы это понять, следует оглядеться вокруг. Любой человек в подходящих обстоятельствах, не особенных, сверхъестественных, а, наоборот, плавных и обусловленных, в т.ч. и обыденными превратностями «обычной жизни», окажется стоящим внимания. Переживаемые им перипетии улавливаются крайне нечётко, повседневности всегда хочется предать тайный смысл, наполнить неявным содержанием действия, которые её составляют, поскольку кажется совершенно немыслимым, чтобы она исчерпывались только тем, что лежит на поверхности. И тем не менее это так. Если начать заполнять обыденность скрытыми мотивами, выйдет очередное посмешище, публичная потеха, ведь они, будучи хитроумными и претенциозными, в итоге дадут лишь выхлоп всё в ту же каждодневную возню.