— В самом деле, Абрам Ефимович, почему вам дали имя Абрам?
— Очень просто — родился в день святого Авраамия, вот наш сельский батюшка так и окрестил. Это в городах родители выбирают имена покрасивее, а в деревнях, особенно до революции, какое бог дал, по святцам.
— Да, да, у меня была няня-украинка, ее дочерей звали Февронья и Макрина. Зато ее разбогатевшие городские родственники назвали свою дочку Тамарой, чем няня не переставала возмущаться: «Як нехриста, якесь собачье имя! Нарекли дивчину не то Макара, не то Комара. Ось яки стали паны — подавай им Комару, чего выкомаривают».
— Нет, со мной было попросту, без затей, в какой день родился, так и зовись. Я не в претензии. Только мое библейское имя вносит путаницу в биографию, сбивает с толку нью-йоркских журналистов… Ах, вы! Ведь опять повернули голову!
Анатолию Васильевичу также временно был закрыт доступ в мастерскую Архипова. Когда я сказала художнику, что Анатолий Васильевич охотно посмотрел бы, что им сделано, Архипов нахмурился.
— Мне очень лестно: Анатолий Васильевич такой знаток и ценитель, ну, и министр, то есть нарком. Но он сам художник и поймет меня: нет ничего более дезориентирующего восприятие художника, чем впечатления самой натуры и близких. Я знаю замечательные в смысле точности и красоты портреты, которые нравились всем, кроме родственников… Ну скажите, какой портрет Анатолия Васильевича вам нравится?
Я задумалась…
— По-настоящему, ни один. Вы, кажется, правы. Вот я так много ждала от работы Малютина, а честно говоря, я разочарована: портрет получился слишком официальный, я не почувствовала в нем блеска, темперамента, простоты Анатолия Васильевича.
— Возможно, возможно, — согласился Архипов. Он вообще был очень тактичен и сдержан в своих высказываниях о работах других художников. Помолчав, он добавил: — Да что уж там: постарел Сергей Васильевич за последние три-четыре года, у него появилось пристрастие к темным, тусклым краскам. Это у него от возраста.
— Ну, значит, вам двадцать!
Архипов рассмеялся, но, видимо, был доволен моей репликой.
На одном из сеансов Абрам Ефимович заявил мне:
— Знаете, для портрета было бы очень важно, чтоб я посмотрел вас на сцене.
Я смутилась.
— Абрам Ефимович, как же случилось, что я вас до сих пор не пригласила в Малый? Я вас никогда не встречала в театрах и подумала, что вы равнодушны к драме.
— Я равнодушен к театру? Вот уж нет, особенно к вашему Малому театру; было время, когда я каждый спектакль смотрел по нескольку раз.
— Неужели по нескольку раз?
— Да, особенно с участием Марии Николаевны Ермоловой. Я глубоко убежден, что Ермолова — величайшая актриса современности. Видел я и Дузе, и Сару Бернар, и Режан, все они гастролировали в Москве. Конечно, воспринимать их искусство мне мешало незнание языка, но не в этом дело: Ермолова первая и единственная! Учеником, начинающим живописцем, отказывая себе в самом необходимом, дежуря по ночам у кассы, я добывал билеты на ее спектакли, а потом бросался к артистическому подъезду ждать ее выхода, постоять со всей молодежью у ее кареты. А в награду унести с собой образ такой красоты, такого величия духа, что никакие годы не могут заставить потускнеть эту радость.