Слушали и принимали так хорошо, что все мои неудовольствия испарились. Мы без конца выходили на поклоны. Вытирая мокрый лоб, Борисов шептал:
— Видишь, как замечательно. Вот сейчас получу свои кровные, а через четверть часа буду пить чай у себя дома.
Я ушла, чтобы переодеться к сцене из «Маскарада», в Круглом фойе галдеж усилился, казалось, что идет какая-то ссора, скандал. Я выглянула в фойе. Ругались по-русски и по-цыгански. Борисов грузно сидел в кресле, мрачный, напоминавший своим видом погорельца.
Перед ним лебезили молодые, розовощекие устроители вечера:
— Клянемся всем святым, Борис Самойлович, это недоразумение. Арестована касса, но это так, простая формальность. Завтра в восемь часов утра вам привезут деньги. Вы еще не успеете проснуться.
Борисов ответил медленно и грустно:
— Боюсь, что я таки успею проснуться.
— Борис Самойлович, вы нас обижаете… Клянусь своей честью…
Борисов криво улыбнулся и решительно сказал мне:
— Дочка, одевайся и иди домой. Не сердись на старика, что я уговаривал тебя.
В это время один из устроителей, вылощенный, с усиками и румянцем, сказал, как ни в чем не бывало:
— Наталья Александровна, вас просят на сцену.
— Надо наказать этих жучков. Откажись! — настаивал Борисов. Вмешался Эггерт:
— Наши фамилии на афише, и мы должны сыграть. Это наш долг перед публикой. Публике нет дела до этих господ, даже мы с вами не знаем их фамилий, а мы отвечаем своими именами.
И через минуту мы начали сцену из лермонтовского «Маскарада». Нас встретили дружные, бурные аплодисменты — ведь публика покупала билеты на вечер артистов кино, и только они были ей нужны.
После окончания нашего выступления подошли устроители, благодарили с преувеличенной вежливостью и повторяли:
— Завтра утром, вы не успеете проснуться…
В темных пальто, из-под которых виднелись длинные яркие юбки, «цыгане шумною толпой» двинулись к выходу, решительно отказавшись выступить и грозя всеми карами, небесными и земными, устроителям.
С тех пор Борисов, звоня мне по телефону, спрашивал:
— Деточка, ты успела проснуться?
— А вы?
Я рассказываю об этом эпизоде, как об одном из случаев, имевших место в концертной жизни 20-х годов. Этот случай — исключительный по бесцеремонности, но похожие бывали. Нас, актеров крупных театров, живущих в коллективе, такие неприятные случайности не могли особенно огорчать: конечно, противно быть одураченными, но основная жизнь и работа текла по другой, прямой линии, где нет духа коммерции, делячества. Каково же такому крупному художнику, такому преданному искусству человеку, как Борисов, вариться в этой среде, зависеть от случайностей, иметь дело с самыми разношерстными администраторами, иной раз дельцами, быть вечно в пути «из Вологды в Керчь».