– Ты, наверное, сам уже все знаешь, поди, Сашка с Емельяном рассказали? Передай им от меня поклон.
Как ни странно, но смерть, казалось, не разлучила Княжича с Герасимом. И мертвым тот оставался ему наставником никак не меньше, чем живой. Впрочем, для Святой Руси это не в диковинку. Память о героях и мучениках потомкам служит порой еще усерднее, чем они сами.
Поговорив с покойными, Иван присел между могильными холмиками и стал смотреть на Дон. Глядя, как уходят в песок набегающие на берег волны, он подумал: «Вот так и наша жизнь. Уродился, прошел недолгий путь свой по земле да канул в Лету. Хорошо еще, если могила останется, а сколько неприбранных костей воронье таскает по степи? Уж куда, казалось бы, проще и ясней – каждый жизни день всего лишь к смерти шаг. Стало быть, живи по заповедям божьим – не убий, не укради. Ан нет, вона, что кругом творится. Озверели человеки, разум, которым их господь от прочих тварей бессловесных отличил, напрочь отринули. Одни, как волки алчные, за медную деньгу готовы ближнему горло перегрызть, кровь людскую льют, словно воду. А другие овцам уподобились, жуют траву заместо хлеба и травою перед злою силой стелятся. Что хуже – сразу не поймешь. Нет, я ни волком, ни бараном не желаю быть. Уж плохим или хорошим – не мне судить, но всегда был человеком, им и останусь».
Повалившись на спину, Иван взглянул на серое, затянутое тучами небо и, как в прошлый раз, при прощании с мамой перед уходом на войну, ощутил прилив какого-то жуткого, тоскливого безволия.
«Устал я что-то от земных сует, может быть, в священники уйти, отцу Герасиму на смену, – подумал он, закрыв глаза. В тот же миг вместо свинцовых туч ему представился дивный образ синеглазой красавицы. – А как Еленка, она же ждет, на меня надеется? Какой же я дурак, надо было сразу ее с собой забрать, – мысленно ругнул себя Иван, припомнив, что при прощании княгиня на его настойчивые просьбы даже не сказала «нет», лишь только плакала да упрямо качала своей бедовой, белокурой головкой. – Надо было хватать ее, как там, в дубраве, и увозить в станицу. Бабы все, а уж тем более красавицы, натуры шибко строптивые, любят себе и людям душу потрепать. Да, похоже, рано я в попы собрался», – заключил есаул, проворно вскакивая на ноги.
– Прости, святой отец, но не готов я стать твоим преемником, потому как смысла заповедей божьих до конца не понял. Получается, что если соблюдешь одну, другую тут же нарушишь. Мне сейчас священный сан принять значит и любовь предать и казачье братство. Не знаю, как кому, но для воина сие самый тяжкий грех, по разумению моему. Что, как не предательство, Христа Спасителя на крестные муки обрекло.