Шея мужчины была склонена набок, а подбородок и щека упирались в плечо, как у птицы, пытающейся спрятать голову под крыло. Его темные волосы были коротко острижены, а кожа была гладкой и такой бледной, что на его лбу были видны пульсирующие голубые вены. Внезапно он заворочался во сне, а затем его шея распрямилась и голова отклонилась назад. Он открыл глаза и уставился прямо на меня. Вначале он смотрел на меня, полураскрыв рот, ничего не выражающим взглядом. На его правой щеке краснел отпечаток ткани кресла. Затем в его взгляде появилось узнавание, и лицо осветилось, расплывшись в широкой ухмылке.
– Соооооооф, – произнес он странным, мягким и гортанным голосом, – соооооооф…
– Эллиот? Ты проснулся? Элли? – раздался женский голос, тот самый, что я слышала до этого из-за тяжелой двери.
Сейчас эта женщина повернула дверную ручку и шла к нам по кабинету, цокая каблуками и шурша безупречно белыми брюками. Неожиданно она остановилась как вкопанная и уперлась рукой в бок, растерянно глядя на меня.
– Тебе что-то нужно? – спросила она.
Я молчала, не в силах произнести ни звука, уставившись на мужчину в красном кресле, который знал мамино слово. Его лицо казалось мне странно знакомым.
– Ты кто? – снова задала вопрос женщина.
Эллиот ответил за меня.
– Сооф, – сказал он, беря меня за руку и глядя на женщину с той же широкой улыбкой.
Мама сказала «сооф», увидев фотографию, которую я порвала надвое, и тогда я подумала, что, возможно, «сооф» – женщина в красном свитере или, может, сама мама. А Джорджия заронила в мою голову мысль о том, что «сооф» – мой отец. Когда Эллиот взял меня за руку, ко мне вернулся голос, и я смогла задать вопрос, который пришел мне в голову только сейчас.
– Сооф – это я? – прошептала я.
Эллиот снова мне улыбнулся, а женщина рассмеялась:
– Хорошо бы! Он говорит это слово, наверное, по сто раз на дню. Я бы больше всего на свете хотела знать, кого или что он имел в виду все это время. Кажется, даже мистер Хилл не знает, – добавила она. – Или знает, но не говорит.
– Трумэн Хилл? – встрепенулась я.
Она кивнула.
– Отец Эллиота, – пояснила она.
– Но может, сооф – это я? – снова спросила я.
– А это ты мне скажи, – рассмеялась она.
– Руби? – услышала я мужской голос из коридора.
– Я здесь, мистер Хилл! – крикнула она в ответ, оглянувшись через плечо.
Когда Трумэн Хилл, высокий худой мужчина с копной седых волос, вошел в кабинет, я почувствовала, что снова впервые смотрю на Хиллтоп-Хоум, стоя у подножия холма. Его лицо было совершенно непроницаемо. Особенно глаза странного голубого оттенка – до этого я видела такой цвет только в осколке морского стеклышка, которое Бернадетт всегда хранила в своей шкатулке с украшениями.