Потом этому ученому почетную грамоту начальник уголовного розыска домой принес. А он: «Я, — говорит, — не осодмилец и к вашим милицейским обязанностям не причастен». И митрополита шуганул, который захотел по телефону благодарность высказать — за святыню. А если б не этот ученый, не на что было бы особо молиться в той церкви, раз самой популярной иконы нет. Совсем бы захирело заведение.
— Смешной случай! — снисходительно сказал Буков.
— Для тебя смешной, а для нас, угрозыска, задание идеологическое. Верующим мы доказали, что не с помощью господа бога митрополит им святыню возвратил, а при содействии уголовного розыска, на научном основании…
* * *
Под вечер того же дня Зуев брился, как всегда, вслепую, на ощупь, без зеркала, не столько по фронтовому обычаю, сколько, как он объяснял, по привычке, сложившейся еще в гражданской жизни; рабочий день у оперативника ненормированный, а на преследование преступника, бывало, уходило несколько суток с поспешным передвижением на многих видах транспорта или просто на своих двоих по пересеченной местности. Для того чтобы выглядеть культурно, приходилось бриться во всевозможных, не подходящих для этого занятия условиях. Зато, когда ты в самый решающий момент, после тяжелой погони, оказывался с преступником лицом к лицу, аккуратный и прибранный, тот по одному твоему виду понимал, что сопротивление бесполезно.
Задрав голову и пробривая под челюстью, говоря при этом словно в потолок, Зуев рассуждал:
— Тут, в бывшем фашистском логове, каждый прохожий может ввести в заблуждение. Чувство виновности за войну, за все фашистские зверства прежде всего кто переживает из немцев? Те, кто всех менее виноват, те, у кою совесть. Это раз. Далее. Естественно и ощущение страха — после всей фашистской агитации. Геббельс лозунг бросил: «Победа или Сибирь!» Меня один пожилой немец спросил: «От какого до какого возраста вы будете вывозить нас в Сибирь?» Я ему на такую пакость: «Только новорожденных, и то самых свеженьких».
И не сразу до него дошло, а когда дошло, стал руку жать. Значит, жил человек в страхе. И не он один.
Блуждающего, бездомного населения здесь хватает. Те, у кого квартиры, боятся, чтобы не стали бездомных вселять. И у тех, и у других тревога, тоска, беспокойство.
А есть наглые, нахальные, которые при всех обстоятельствах умеют приспособиться. Приходят в комендатуру с информацией на разных лиц, часто просто лживые доносы. Словом, тут методом наблюдения ничего достоверного по расследованию не добудешь. Допустим, внешний вид. Каждый норовит самое худшее на себя напялить, самое изношенное; чтобы вызвать сострадание. И еще такая манера: под рабочих одеваются те, кто никогда рабочим не был. Ловко сообразили. А рабочий немецкий, напротив, лучшее на себя надевает, доказывает, что он с квалификацией, держит себя с достоинством, ему заискивать перед нами нечего — понимает: мы трудящегося уважаем как главного на любой земле. — Произнес, помолчав: — Все это расследование по делу Отто Шульца с точки зрения техники, анализов по инструкции научно произведено. Но искать здесь преступника так же затруднительно, как, скажем, блоху, которая не тебя укусила, а другого, а он даже не почесался при этом. Вот как соседи Шульца: ничего не знаем, ничего не слышали, не видели. А без помощи населения только в книгах сыщики работают. А я никогда сыщиком не был, я уполномоченным от народа действовал. Отсюда и успех был. А для здешних я пришлый человек, с пистолетом — завоеватель…