Он жил теперь с группой товарищей в первом этаже небольшого дома. Иногда, по вечерам, сюда заходила погреться проститутка, постоянно дежурившая на углу. Они видели ее там, возвращаясь поздно домой. Здесь, у них, она становилась совсем другой. Ведь это были студенты, еще более нищие, чем она. Попросту, по-человечески они давали ей обогреться, иногда даже угощали чаем. Она посидит и снова пойдет на угол выжидать какого-нибудь нэпмана.
Алексей не обращал на нее внимания. Что ж, обыкновенная проститутка. Замерзла — и пришла погреться. Обогреется — и уйдет.
Девушка приходила вначале действительно только тогда, когда нестерпимо замерзала. Но потом ее стало тянуть туда и другое. Когда Алексей внезапно отрывался от книги, глаза девушки светились, как большие серые звезды. Что-то влекло ее к этому юноше, она и сама не могла отдать себе в этом отчета. Она любила смотреть, как он поправляет фитиль в лампе, как пишет, сильно нажимая на перо, как барабанит пальцами по столу, решая какую-нибудь трудную задачу.
— Лиза влюблена в тебя, — пошутил однажды Фома, старший из их пятерки. Алексей пожал плечами. Шутка была глупой и неуместной.
Но Фома не шутил. Однажды, когда Алексей торопился домой, чья-то рука потянула его за пальто. Он отшатнулся.
— Что тебе?
— Это я, Лиза… Алексей Михайлович, я вышила вам платочек…
— Платочек?
Девушка втиснула ему в руку лоскутик материи и быстро, почти бегом, ушла, словно опасаясь, что Алексей может догнать ее, бросить в лицо подарок, оскорбить резким словом.
Алексей пошел домой. При свете лампы рассмотрел подарок. Лоскуток шелка, старательно вышитый веночками наивных незабудок. В углу его монограмма, окруженная голубыми цветочками. Внезапно, как галлюцинация, с поразительной ясностью перед ним открылась картина — ручей детства, незабудки в траве — голубой островок, усеянный золотыми глазками. Он сложил платочек и спрятал в карман.
Зима кончалась, уже не нужно было греться — и Лиза лишилась предлога для посещений. Но однажды Алексей увидел на столе букетик фиалок.
— От твоей донны, — насмешливо объяснил Фома, и Алексей рассердился.
Но фиалки пахли лесом и весной, и в сущности лишь они помогли Алексею уяснить себе, что зима прошла, что кончились холода, что наступила весна, в приход которой они как-то перестали верить в длинные зимние дни. А весна в этом году наступила быстро, и Алексей чувствовал на лице упоительное дуновение ветра, словно веющее с цветочных гряд. Каштаны на улицах распускались, охватывая ветви зеленым пожаром листьев. На углах улиц белели в корзинах ландыши, трава становилась сочной и мягкой, звезды одуванчиков золотились в ней, как маленькие солнца. Кипела, расцветала, разливалась волнами благоуханная весенняя жизнь, и у Алексея мутилось в голове от цветов и запахов, от птичьих песен, раздающихся в парке, от этой первой весны, которую он переживал как-то иначе, чем прежние весны. Он бежал за город; лед давно сошел, и река неслась высокой буйной волной, сбивая к берегу грязную пену. Грусть сжимала горло; плыть бы по этой большой воде, несущейся в голубоватую туманную даль, идти по мягкой, покрытой зеленью земле, смотреть ночью на далекие звезды, чувствовать на лице степной ветер, ветер с далекого моря, радостный и теплый. Кричать во все горло, кататься в цветущих кустах, погрузиться в необозримые поля диких трав, полной грудью вдохнуть лазурный воздух далеких гор, которых он никогда не видал. Качаться на морской волне в белых гривах стремящихся к берегу волн, низвергаться с них в водяные бездны, в зеленую глубь, в кипящие пеной пучины.