— Откуда я вас знаю? Мне все кажется, что я вас уже где-то видел.
— Да, Алексей, мы встречались, — ответила она без улыбки. — Меня зовут Татьяна.
— Татьяна?
Алексей встал. Издалека сверкнуло воспоминание, прояснилось. Ну, конечно же, это Татьяна, птичий щебет, комнатка, набитая бумажными цветами… Самая идиотская из всех могущих произойти идиотских историй… И это Татьяна! Лицо без улыбки, суровые линии губ и глаза, — какие странные глаза…
— Татьяна, — повторил он неуверенно.
— Да, Алексей, это я.
Она не смутилась и не опустила глаз. Она смотрела на него серьезно, и теперь, когда он уже знал, что это она, он не мог уловить никакого сходства между той щебечущей маленькой женщиной и этим спокойным, сдержанным человеком.
— Давно не видались, — пробормотал Алексей, не зная, как держать себя.
— Да, давно, — подтвердила она.
— А теперь…
— Теперь я живу здесь, работаю вместе с Людмилой. Она никогда тебе не говорила?
— Нет, — смутился он. Он никогда не расспрашивал ни о ее работе, ни тем более о ее подругах и сотрудницах и теперь еще раз осознал, что ничего, решительно ничего не знает о своей жене.
— А… твой муж? Коля, неправда ли?
Она смотрела в окно.
— Моего мужа нет в живых.
— Умер?
— Погиб.
Необходимо было что-то сказать, но Алексей, не знал что. Нужно ли выражать сочувствие, или это для нее давно поконченный вопрос.
— Впрочем, ты, вероятно, слышал о нем.
— Я?
— Как и все… Коля… Ты, вероятно, читал. Николай Барвенко — это как раз мой Коля.
— Николай Барвенко? Это было еще…
— Да, в сорок первом. Его взяли в плен. Прибили к стене. Вырезали ему звезду на груди. Сдирали с него кожу. Это был мой Коля.
Она говорила это спокойно, как сомнамбула, уставившись в одну точку за окном. Алексею стало холодно.
— А я ему изменяла. Не только с тобой, Алексей. И с другими. Он не знал, он мне верил, мой Коля…
Лицо было спокойное, но пальцы стиснули сумочку так, что побелели суставы.
— Не нужно, Таня, успокойся, — шепнул он беспомощно.
— Я спокойна, Алексей, я спокойна… Но ты понимаешь, что самое страшное? Что он никогда не узнает. Что, выходит, я обманывала его до самого конца, и этого уже нельзя поправить. Что никогда нельзя будет прийти и сказать: так и так, а теперь решай, как хочешь. Нет, даже умирая, он думал обо мне хорошо. Но я уже никогда не сотру с себя клейма обманщицы, понимаешь?
— Для него это, пожалуй, было лучше.
— Неправда, неправда. Для него, который умер за свою правду, за нашу правду… На кресте, в огне — и не сказал ни слова, не обманул доверия… Как же могло быть для него лучше, чтобы ему лгали, столько лет лгали? Нет, это-то хуже всего. Можно лгать, можно обманывать. Но подумать, что я обманывала Николая Барвенко…