Ничто не ускользнуло от внимания девушки. Как хорошо сидело на ней простое шерстяное платье и этот белый воротничок, оттеняющий красивую белую шею. Крепкие стройные ноги и такие маленькие ступни. Нина впервые устыдилась того, что уже столько времени являлось ее гордостью. Тяжелые солдатские сапоги, протертые на коленях штаны, измятая, несмотря на все усилия, гимнастерка. Она почувствовала себя неуклюжей и неловкой. И все это на протяжении нескольких минут, когда она отвечала на вопросы и с улыбкой рассказывала что-то Алексею и Людмиле. С виду шел непринужденный разговор, далекий от того напряжения и ежеминутно воцаряющегося молчания, какой велся до прихода Людмилы. Словно существовали две Нины — одна курила папиросу, небрежно стряхивая пепел в стеклянную пепельницу, улыбалась, много и уверенно говорила, а вторая — внутренне ежилась, умирала от стыда и муки, проклинала минуту, когда ей пришло в голову войти в эту квартиру.
Людмила тоже присматривалась. Ее не обмануло непринужденное поведение, непринужденный тон гостьи. Шестым чувством, безошибочной интуицией любящей женщины она почувствовала, что это что-то большее, не просто товарищ по фронту. Она тоже смотрела внимательно и испытующе. Разметавшиеся кудряшки на круглой головке, карие глаза. Кого же напоминают эти глаза? Ну, разумеется, Катю, Катю в ее университетские времена, прежде чем она вышла замуж и растолстела в счастливом браке с доцентом, впоследствии профессором. «Какая молоденькая», — подумалось Людмиле, и она вдруг почувствовала себя утомленной и старой. Почти детские руки — маленькие, загрубевшие, потрескавшиеся. И рот почти детский, если бы не черточка воли и характера, придающая ему определенную, привлекательную форму. Нет, эта не была «фронтовая вертихвостка», о которых столько рассказывали друг другу офицерские жены там, за Уралом, — подозрительные, дрожащие за своих мужей. Глаза Людмилы невольно вновь и вновь возвращались к нашивкам на правой стороне груди. Две желтые, две красные. Четыре раза была ранена эта молоденькая маленькая девушка. И Людмила на минуту почувствовала стыд за свои туфли и этот белый вышитый воротничок. Как ей тяжело, должно быть, в таких больших сапогах. Как тяжело и неудобно, должно быть, в этой грубой гимнастерке.
«Кто ты, незнакомая девушка?» — настойчиво спрашивали ее глаза и искали ответа на лице Алексея. Кто же она? Фронтовое приключение или большая любовь? Минувшая любовь или продолжающееся чувство? Быть может, оно-то и ложится между нею, Людмилой, и Алексеем непреодолимой преградой, валом мелких неприятностей, недоразумений и обид? Где вы познакомились и как жили там, на путях войны? Что вас объединило? Зачем ты явилась, незнакомая девушка? Прийти и увидеть или же отнять его окончательно, безвозвратно, навсегда? Какие у тебя права?