— Мы ведь условились, что ты приехал сегодня. Ничего еще не было, ничего не было. Зачем вспоминать? Так лучше.
— Ничего не было… Было очень многое, Люда.
— Но теперь мы будем говорить только о том, что было настоящее, что чего-то стоило, что останется, хорошо? Не будем, Алексей, вспоминать, — в конце концов все это было так глупо, и оба мы были виноваты, так зачем же?
— Хорошо, Люда, я приехал только сегодня. Ну-ка, покажись, как ты выглядишь, я уж так давно, так давно тебя не видел!
— Не стоит смотреть, Алексей! Теперь будет иначе. Тогда и посмотришь, ладно?
— Нет, любимая, ты все та же, ты всегда та же. Помнишь, как ты меня тогда отчитывала за Катю? Как назывались эти цветы?
— Где? — не поняла она.
— Ну там, в парке, на скамейке, такие красные?
— Ах да, канны…
— Ведь я уже тогда любил тебя, Люда.
— Ну, уж и тогда…
— Да, да, уже тогда, Люда… Да, канны, конечно… Тогда я подумал, что ты можешь быть чем-то очень важным в моей жизни. А оказалось больше: ты моя жизнь.
— Алексей!
— И вот мы снова вместе, моя любимая. Чего же ты опять плачешь?
— Ничего, Алексей… Так как-то…
— Не нужно… Ведь все уже хорошо, все хорошо, правда?
— Да, да, Алексей.
Ей хотелось еще и еще повторять его имя. Громко, отчетливо: Алексей, Алексей. Это имя касалось губ сладостным, давно забытым и все же вечно живущим в сердце поцелуем. Таков был Алексей. Она искала прежнее местечко на его плече, куда привыкла склонять голову, местечко, с которого можно было видеть черные ресницы Алексея. Знакомое пожатие руки, когда пальцы покоились в его сильной руке, переплетаясь с ее тонкими пальцами. Вот он и нашелся, вернулся — прежний Алексей: он был все тот же, до мельчайших подробностей, тот же, что и прежде, до тех дурных дней, которые неведомо откуда пришли, неведомо почему так долго длились.
— Мы были страшно глупы, Алексей, — сказала она вдруг с таким глубоким удивлением, что Алексей засмеялся.
Теперь, глядя на нее вблизи, он ясно видел меты, оставленные временем и трудными днями. В светлых густых волосах, пушистое обилие которых так восхищало его, — седая прядка; она шире, чем ему тогда показалось. И на лбу между бровями появилась прямая четкая морщинка — новая черта, которой раньше не было. И щеки потеряли прежнюю персиковую свежесть, прежний, девичий овал. Но как раз это и наполняло его новой, незнакомой нежностью и делало Людмилу еще более близкой, любимой и своей. Как знать, быть может, если бы эти годы прошли для нее бесследно, если бы она была такая же, как прежде, и цвела непобедимым здоровьем, буйной пышной молодостью, им было бы труднее найти друг друга. Он чувствовал, как беспокойно колотится у его плеча ее сердце. Оно билось громко, неровно и, по мере того как он гладил ее волосы, постепенно успокаивалось, затихало, переходило на ровный, правильный ритм.