Да, но ведь никто из них не был её мужем. Только Григорий.
Она с ужасом думала о том, что будет дальше. Надо ведь что-то говорить, что-то делать, но тогда он заметит…
— Как мне было тяжело, Марийка, как страшно тяжело! Но теперь…
Что теперь? Что теперь?
Она с трудом стряхнула с себя оцепенение и, не глядя, холодной, безжизненной рукой погладила его руку.
— Какое счастье быть опять с тобой…
Она торопливо кивнула. Он ничего не видел, ничего не замечал. Только бы ни о чём не спрашивать, только бы не нужно было рассказывать, говорить… Да, да, Воронцов… Что такое рассказал ему Воронцов?
Дверь приоткрылась.
— Ну, Мария Павловна, придётся на минутку разлучить вас с мужем, — весело сказал дежурный врач. — Отдохните немного, а мы тут займёмся больным.
— Я… — слабо возразила Мария, но врач махнул рукой.
— Речи быть не может! Отдыхать, и больше никаких! Потом мы вас пригласим.
Мария с усилием улыбнулась сидящему в кресле калеке и вышла. В дежурке она тяжело опустилась на стул и опёрлась подбородком на сложенные руки.
Значит, это и есть Григорий. Так кончается счастье, молодость…
— Мария…
Воронцов погладил её руку. Она враждебно взглянула на него.
— Не печалься… Это так, в первую минуту… Будем лечить… Можно сделать многое…
Она усмехнулась сухой, злой улыбочкой.
— Можно сделать многое… Что же ты можешь сделать, великий врач?
— Протезы… Пластические операции…
— Знаю, знаю…
Что может знать Воронцов об ужасающей обездоленности сердца, о чёрной пустоте, разверзшейся в душе? Шумит, гудит сухой ветер, пересыпает с места на место мелкий летучий песок. И кажется сейчас, что нет в сердце ничего, кроме этого песка и злого удушливого ветра.
— Тебе нужно отдохнуть, Мария. Слишком много этих впечатлений. Потом будет легче… Разумеется, я понимаю…
Нет, он ничего не понимал. Какие впечатления? Хуже всего именно то, что никаких впечатлений не было. Марии казалось, будто она уже предчувствовала, давно знала, что всё будет так. Остынет, опустеет, высохнет сердце и не сможет уже ничего ни чувствовать, ни переживать. В ней нарастал гнев против этого человека, который сидит напротив и сочувственно смотрит на неё. Как он смеет ей сочувствовать? Она ведь никого не просила о жалости. Она хочет остаться одна со своим несчастьем.
— Ну, что ты так смотришь, мудрый доктор? Жалеешь меня, да? Нечего жалеть, нечего строить грустную физиономию! Как оно есть, так и будет, и точка!
— Как есть, Мария?
Он наклонил голову и не смотрел на неё. Машинально разглаживал морщины на скатерти.
— Я ведь не знаю, как оно есть, — прибавил он тихо.