Летом 1932 года Люшкова включили в состав комиссии во главе с Кагановичем, инспектировавшей сельскохозяйственные районы Северного Кавказа. Из Ростова Генрих Самойлович отправился в богатую в прошлом донскую станицу Тихорецкую. Его потрясла нищета свежеиспеченных колхозников. Толпы крестьян у полустанков выпрашивали кусок хлеба у пассажиров проходящих поездов. Из бесед с казаками и из докладов НКВД Люшков сделал вывод, что голод вызван не саботажем кулаков, а политикой государства, отнимающего последний хлеб в неурожайный год. Но когда он попробовал сказать об этом Кагановичу, то Лазарь Моисеевич ответил в том смысле, что крестьяне сами и виноваты, а если две-три сотни голодающих помрет, то другим это будет хорошим уроком: не выступай против колхозов. В казачьих станицах было введено чрезвычайное положение, и они оказались изолированы от остальной страны. Чекисты не успевали рыть могилы. Умерших от голода приходилось сбрасывать в старые колодцы и засыпать землей. Поскольку на карьере Люшкова события коллективизации никак не отразились, можно заключить, что его оппозиция не шла дальше робких разговоров (если вообще не была придумана задним числом). Наверняка Генрих Самойлович вместе с другими давил крестьянские восстания и устанавливал «санитарный кордон» вокруг мятежных станиц.
В декабре 1934 году Люшков, как я уже говорил, участвовал в расследовании убийства Кирова. Однако в его функции входило изучение политической подоплеки преступления, а отнюдь не изучение системы личной охраны ленинградского партийного лидера. Сталин еще раз заметил понятливого чекиста, активно участвовавшего в конструировании требуемого «троцкистско-зиновьевского» заговора. В августе 36-го Люшков стал начальником Управления НКВД по Азово-Черноморскому краю и переехал в Ростов-на-Дону, где оставался до июля 1937 года. В это время в его подчинении действительно оказались чекисты Дона и Кубани, а следовательно, и те, кто работал в Мацесте. Но уж совершенно невероятно, чтобы Генриху Самойловичу лично пришлось обследовать подземные коммуникации знаменитой лечебницы. Не генеральское это дело. Можно, конечно, допустить, что он уже тогда замыслил побег и на всякий случай прихватил план мацестинских подземелий – авось пригодится. Однако тогда остается загадкой, зачем Георгий Самойлович потом исправно тянул целый год лямку на Дальнем Востоке, депортировал корейцев и китайцев, уничтожал «врагов народа»? В январе 38-го нарком Ежов ставил другим в пример стахановца Люшкова, репрессировавшего аж 70 тысяч «контрреволюционеров», – больше, чем в любом другом территориальном управлении НКВД. И почему бежать надо было обязательно в Маньчжурию? Если уж решился – вот она, Турция, под боком.