– Как вы сегодня поздно, – сказала она. – Только что встали?
– День уж очень славный. Захотелось полежать в достели и помечтать о том, как хорошо на улице.
Филип засмеялся, но мисс Прайс отнеслась к словам его соседа совершенно серьезно.
– Странно. По-моему, куда разумнее было бы выйти и погулять на воздухе.
– Путь юмориста усеян терниями, – сказал молодой человек, даже не улыбнувшись.
Ему, видимо, не хотелось работать. Поглядев на свой холст – он писал маслом и вчера уже набросал фигуру натурщицы, – сосед повернулся к Филипу.
– Только что из Англии?
– Да.
– А как вы попали в «Амитрано»?
– Это – единственная школа, о которой я знал.
– Надеюсь, у вас нет иллюзии, будто здесь вас могут научить чему-нибудь полезному?
– Но это лучшая школа в Париже, – сказала мисс Прайс. – Тут к искусству относятся серьезно.
– А кто сказал, что к искусству надо относиться серьезно? – спросил молодой человек и, так как мисс Прайс презрительно передернула плечами, добавил: – Дело в том, что всякая школа плоха. Она по самой своей природе академична. Эта школа не так вредна, как другие, потому что учат здесь хуже, чем где бы то ни было. А раз вы ничему не можете научиться…
– Тогда зачем же вы сюда ходите? – прервал его Филип.
– «Я знаю более прямую дорогу, но не иду по ней». Мисс Прайс – женщина образованная, она скажет, как это по-латыни.
– Прошу вас не впутывать меня в ваши разговоры, мистер Клаттон, – отрезала мисс Прайс.
– Единственный способ научиться писать, – продолжал он невозмутимо, – это снять мастерскую, взять натурщицу и выбиваться в люди самому.
– Разве это так трудно? – спросил Филин.
– На это нужны деньги.
Он принялся рисовать, и Филип стал его искоса разглядывать. Клаттон был высок и отчаянно худ; его крупные кости словно торчали из тела; острые локти, казалось, вот-вот прорвут рукава ветхого пиджака. Брюки внизу обтрепались, а на каждом из башмаков красовалась грубая заплата. Мисс Прайс встала и подошла к мольберту Филипа.
– Если мистер Клаттон хоть минуту помолчит, я вам немножко помогу.
– Мисс Прайс не любит меня за то, что у меня есть чувство юмора, – сказал Клаттен, задумчиво рассматривая свой холст. – Но ненавидит она меня за то, что я – гений.
Он произнес эти слова с таков важностью, а лицо его, на котором выделялся огромный уродливый нос, было так комично, что Филип расхохотался. Однако мисс Прайс побагровела от злости.
– Только вы один и подозреваете себя в гениальности.
– Один я хоть в какой-то мере и могу об этом судить.
Мисс Прайс стала разбирать работу Филипа. Она бойко рассуждала от анатомии, композиции, планах, линиях, а также о многом другом, чего Филип не понял. Мисс Прайс посещала студию уже очень давно и знала, какие требования мастера предъявляют к ученикам; но, хотя она и могла показать, в чем ошибки Филипа, подсказать ему, как их исправить, она не умела.