Он обеими руками повернул к себе сонную голову Лены, она открыла глаза. Медленно, словно следя за невидимой радугой, она обвела комнату сонным взором и вдруг встрепенулась:
— Вы одеты? Вы уходите? Как же я ничего не слышала?
Он молчал, не сводя с нее глаз.
— Который час? Уходите скорее, что о вас дома подумают!
— А о вас разве нет?
— Обо мне никогда никто не думает.
Он сел к ней на постель.
— Десятый час. А вы останетесь?
— Да, я останусь.
— На весь день?
— Во всяком случае до завтрака.
Он понял, что невозможно заставить ее уйти вместе с ним, что она по-прежнему будет делать все, что захочет.
— Вы меня больше не любите? — спросил он, зная, что это неправда, но его тянуло непременно задать этот вопрос.
— Какие вы глупости спрашиваете! Вам не стыдно?.. А вы? — спросила она внезапно, ища его глаза.
Он трогал ее колкие короткие волосы, все отстраняя их от высокого влажного лба.
— Уходите, право, пора, — сказала она строго, — я напишу вам, когда можно будет опять прийти.
— Сюда?
На этот раз она быстро окинула взглядом комнату.
— Да, сюда.
«Надо идти, надо идти, Иван не ложится, Бог знает, что будет», — твердил себе Саша.
— О вас беспокоятся, — сказала она, — уходите, это неразумно.
Но, говоря так, она все держала его за руку, пока внезапно не выпустила и сама не отодвинулась.
— Прощайте, уже, наверное, скоро десять. Пока вы доедете…
Он вскочил, еще раз взглянул на нее, плечо ей перерезала белая атласная лента рубашки. И вдруг он вышел в переднюю и оттуда, схватил пальто, — на лестницу, хлопнул дверью с тугим замком и помчался вниз, вдоль перил, делая все ту же спираль вокруг клетки лифта. Он пробежал мимо двери швейцарской, едва не вбежал в громадное зеркало и выскочил на улицу, всю в солнце, в голубых лужах, в которых лежало и томилось небо, в прозрачный воздух солнечного дня.
Он пошел по белым плитам тротуара, в сторону, как ему показалось, наибольшего движения. Он был в чаду. Что это была за улица? А номер дома? Он бросился назад, чтобы еще раз увидеть и заметить парадную дверь, откуда только что вышел, но он уже отошел от нее и не помнил, сколько приблизительно сделал шагов — сто пятьдесят, сто или только пятьдесят? Двери все были одинаковые, дома стояли одинаковые тоже: в номере семнадцатом он увидел пальму — ему показалось, что пальмы на лестнице не было; в номере девятнадцатом лифт был по левую сторону от входа — но он уже ничего не мог вспомнить; а в двадцать первом на пороге стояла женщина и колотила коврик, и он не останавливаясь повернул назад.
Название улицы он прочел на углу — оно было ему незнакомо, но что было ему до улицы, когда он в своем безумии даже не заметил номера дома? Теперь эта квартира потеряна, он не сможет найти ее, он не знает, на чье она имя, и если Лена не захочет, он никогда уже не вернется туда. «Как странно, — подумал он в раздражении на себя, — словно ее и не было! Словно и не было этой ночи, этого утра!»