— Но вы собираетесь убить его?
Вопрос застал ее сводного брата врасплох, и он огрызнулся:
— Не глупите. Его невозможно оставить в живых, так как если у нас все получится с ребенком, он может предъявить права на него. Никто ему не поверит, но могут поползти слухи, за которые ухватится брат Гудвина.
Значит, если она исполнит все, что хочет Гилберт, кто-то все равно должен будет умереть. Осознание несправедливости всего происходящего вызвало у нее приступ ярости.
— Бог накажет вас, Гилберт, за вашу проклятую жадность, — разгневанно произнесла она тихим голосом, выдергивая свою руку из его руки. Еще больше ее разгневало то, что он, казалось, совершенно не осознавал предосудительности своего поведения, о чем свидетельствовало удивленное выражение его лица. Не в силах больше сдерживаться, она воскликнула:
— Прочь отсюда! Мне не нужна ваша помощь, чтобы изнасиловать этого человека. Лучше пришлите ко мне Милдред. Мне может понадобиться ее помощь, чтобы привести его в чувство. В таком виде от него мало проку.
Так говорить заставили ее гнев и отчаяние, но эти слова, которые она выкрикнула, и услышал Уоррик, так как именно в этот момент он пришел в себя. Но он продолжал лежать с закрытыми глазами, — слишком долго он был воином, чтобы не попытаться изменить ситуацию в свою пользу. Но на этот раз он ничего не выиграл, так как больше не было произнесено ни слова, а через несколько секунд он услышал, как дверь захлопнулась.
Тишина. На какое-то время его оставили в покое, но, похоже, эта злобно кричавшая женщина скоро вернется, если только ее слова… нет, он не может доверять ее словам. Женщины не насилуют. Разве это возможно, ведь это не предусмотрено самой природой. И в любом случае не может быть, чтобы она имела в виду именно его. Тогда это неумная шутка какой-то грубой бабы. Не более того. Но ведь он был совершенно один…
Он открыл глаза и увидел один лишь потолок. Комната была хорошо освещена: по обе стороны от него горели свечи, и он, не двигаясь, мог видеть их пламя. Он повернул голову, стараясь увидеть дверь, но голову пронзила нестерпимая боль. Он закрыл глаза и некоторое время лежал не двигаясь, но даже не шевелясь он понял, что находится в мягкой постели. Во рту у него был кляп. На нем не было никакой одежды — в таком виде его и схватили. Но это его не волновало. Зачем было одевать его, когда он мог сделать это сам, как только пришел бы в себя. Кровать? Все лучше, чем темница, подумал он.
И в этот момент он ощутил наручники на запястьях. Он попытался шевельнуть рукой и услышал звон цепей, а затем почувствовал, как цепь натянулась и заскрежетала на его лодыжке. Боже мой, связан по рукам и ногам, и не веревкой, а цепями!