— Она говорит, что ты сопротивлялся ей. Это хорошо; а то я думал, что мне придется убить тебя за то, что ты получил от нее.
Сказав это, он повернулся и вышел. После этого Уоррик его больше не видел. Но эти несколько произнесенных им слов дали Уоррику массу информации. Теперь он знал, что живым ему отсюда не выбраться. Им не нужен был выкуп. Единственное, что им было нужно, — это ребенок, которого он, может быть, уже зачал. Он также понял, что этот человек завидует ему и для него будет удовольствием убить Уоррика, когда тот ему больше не понадобится. И все же ему было безразлично, что произойдет на следующий день, и вообще все, что с ним случится. Его даже не унижало то, что Милдред кормила его, подмывала его и помогала ему облегчиться прямо в кровати. Он даже не пытался заговорить с ней, когда во время кормления у него вынимали изо рта кляп. Им почти полностью овладела апатия, пока опять не появилась эта девка.
Только тогда он понял, что, должно быть, опять наступила ночь, ибо в маленькой комнате, в которой он находился, не было окон, и он не мог следить за ходом времени. С ее появлением он вновь оживился. Ярость, которую он испытывал, доводила его почти до сумасшествия. От резких попыток освободиться повязки сдвинулись, и стальные браслеты еще глубже впились в незажившую кожу.
Но в эту вторую ночь она была терпеливой и не пыталась дотронуться до него, пока он сам не довел себя до изнеможения. И пока он не был почти полностью готов к встрече с ней, она не подходила к кровати.
В течение этой второй ночи она навестила его трижды, так же как и на следующую ночь, будя его, если это было необходимо. Волей-неволей каждый последующий раз занимал у них все больше времени. Его тело почти пресытилось, но все же ее это не останавливало. Он полностью зависел от ее милости. Во время ласк, которыми она возбуждала его, она полностью изучила его тело, но особенно ее интересовало то, что находилось у него между ног.
Ее завораживал вид его мужских достоинств. Она наклонялась к ним, дышала на них, но все же ни разу не сделала того, что обещала в первую ночь, — в этом не было необходимости. Но уже одна только мысль о том, что она могла это сделать, действовала на него так, как будто она это действительно сделала. И он ничего не мог изменить, чтобы предотвратить все это, он не мог остановить ее, не мог остановить ее взглядом или заставить испытать страх. Она пользовалась им, она иссушала его и не испытывала при этом ни малейших угрызений совести. И у нее абсолютно отсутствовала жалость.