Дрожь пробежала по телу Ровены, хотя в комнате было не холодно.
— Я… я не смогла бы повторить это, даже если бы он все еще был здесь. Я сказала тебе об этом вчера вечером. Только бы не начинать сначала.
— Да, моя козочка, я знаю, что это было нелегко…
— Нелегко? — перебила ее Ровена и резко рассмеялась. — Это был грех, такой грех! И я не могу больше совершать грехи только для того, чтобы предотвратить другой грех. Сначала я вынуждена была это сделать, чтобы показать Гилберту, что я делаю так, как он требует. Но после того как я убедила его не приходить, убедила, что его присутствие причиняет беспокойство этому мужчине, что мои усилия могут оказаться безрезультатными, мне не нужно было возвращаться туда. Но я таки вернулась. Я все еще целиком подчинялась Гилберту. Если б только я остановилась и подумала…
— Ну почему вы вините себя? — спросила Милдред. — Вы ведь даже не испытали никакого удовольствия, тогда как он испытал.
— Нет, и он тоже нет. Какое удовольствие он мог получить от того, что было ему ненавистно? Милдред, он каждый раз мне сопротивлялся. Несмотря на то что это сопротивление было сопряжено для него с физической болью. Ему это было отвратительно, я была ему отвратительна, и он делал все, чтобы я поняла это. Эти глаза… — Она опять содрогнулась. — Я не смогла бы вернуться туда опять. Я не смогла бы принуждать его, даже если бы от этого зависела моя собственная жизнь.
— Но если ваш план сорвется?
— Не сорвется. Он должен сработать. Гилберт не узнает, что он сбежал. Он будет думать, что я по-прежнему прихожу к этому человеку каждую ночь. А когда я буду знать, зачала я или нет, я скажу ему, что сама отпустила этого мужчину. Он не накажет меня за это, он не будет рисковать ребенком. А жив или мертв этот человек, большой роли в его плане не играет. Он сам говорил, что никто не поверит какому-то простолюдину, предъяви он свои права на ребенка. Это как раз менее всего меня беспокоит.
— Я не очень уверена, что он простолюдин, — с беспокойством заметила Милдред.
— Ты тоже обратила внимание на его высокомерие?
— Он заявил, что, когда его схватили, с ним был оруженосец, которого убили.
— Боже милосердный, еще одна причина, чтобы он презирал меня, — вздохнула Ровена. — Значит, он был незаконнорожденным рыцарем. Ты думаешь, он признается кому-либо в том, что с ним здесь делали?
— Нет, никогда, — ответила Милдред без тени сомнения.
— Тогда нам нечего беспокоиться, что он начнет распространять слухи… если будет ребенок. Но будет ребенок или его не будет, я скажу Гилберту, что он будет. Тогда он отправится сражаться с этим злосчастным Фалкхерстом — и пусть они уничтожат друг друга. А как только он уедет отсюда, мы сбежим. У меня еще остались мои наряды, они стоят почти целое состояние, и здесь, в городе, мы сможем получить за них хорошие деньги. Мы наймем своих собственных людей, возьмем мою мать из замка Амбрей, пока Гилберт будет занят в Турезе, и отправимся во Францию, ко двору короля Генри.