— Что тебе надо?
Она вздрогнула, он не оборачивался и не мог ее видеть — ведь она стояла в дверях и к тому же не издала ни единого звука. Не оборачиваясь, он нагнулся и вытащил из-под кровати длинные цепи. Она с изумлением увидела, как он медленно обернул ими свою шею, наподобие ожерелья. Концы цепей, свисавших с плеча, доходили ему до груди. Она вздрогнула, решив, что он собирается кого-нибудь в них заковать.
— Отвечай!
На этот раз она вздрогнула и, заикаясь, стала говорить:
— Мне… мне сказали, что вы — лорд Фалкхерст.
— Ну и?
— Пожалуйста, скажите, что вы сделали с моей госпожой. Она не вернулась…
— И не вернется. Никогда.
Он обернулся, говоря это последнее слово, и Милдред отступила на шаг назад.
— Боже милостивый, неужели это вы?
Уголок его рта угрожающе изогнулся.
— А почему бы и нет?
Милдред захотелось убежать, но, представив свою нежную Ровену в руках этого человека, она с трудом сдержала слезы и решила молить его о пощаде своей госпожи.
— Боже, не делайте ей ничего плохого! — в ужасе выкрикнула она. — У нее не было выбора…
— Замолчи! — прорычал он. — Думаешь, я должен простить ее за то, что она со мной сделала? Мне наплевать на ее оправдания. Клянусь, никому не удастся сделать мне плохо, не заплатив за это в десять раз больше.
— Но она же леди!..
— То, что она женщина, сохранит ей жизнь! Но не более. Ты тоже ничего не сможешь изменить. И не заступайся за нее, а то тебя может постигнуть такая же участь.
Милдред прикусила язык, на ее глаза навернулись слезы. Он знал, что она все еще стоит в дверях. Вероятно, он был обязан ей, но, если она еще раз заступится за эту белокурую суку, то он, без всякого сомнения, тоже отправит ее в свою тюрьму. Он не предупреждал дважды.
Уоррик прошел в расположенную напротив комнату. Гораздо большего размера с дорогой, правда, немногочисленной мебелью, она вполне подходила для благородного человека.
Трудно было определить, кому она принадлежала. Но Уоррик догадывался об этом. Он резко откинул крышку единственного к комнате сундука, и обилие богатой одежды в нем подтвердило его догадку.
И все же он спросил:
— Это ее?
Милдред почувствовала, как слова застряли у нее в горле.
— Да.
— Может пригодиться моим дочерям.
Он произнес это таким безразличным голосом, что страх у Милдред пропал, уступив место нарастающему гневу, хотя она была достаточно умна, чтобы не показать этого.
— Это все, что у нее осталось.
Он обернулся, чтобы посмотреть на нее. Его полные злобы серые глаза были более выразительными, чем его голос.
— Ну нет. У нее осталась кожа на спине и те тряпки, которые я подберу для нее. Хотя я и не забываю, что мне дали гораздо меньше.